Второй раз в своей жизни. В первый – тогда, осенью тридцать восьмого, на Колыме, когда применил все свои знания и хитрость, лишь бы пролезть поближе к лагерному начальству и выжить. И теперь, когда встретил тебя, узнал – но не покаялся.
22 октября 1960
Хочу тебе, Владик, рассказать об одном человеке, который работал со мной, Королевым и Глушко в РНИИ. Я его, впрочем, и по Ленинграду немного знал, в Газодинамической лаборатории с ним сталкивались. Звали его Андреем Григорьевичем, а его фамилией я не хочу даже поганить бумагу. Неприятный был человечишко – властолюбивый и честолюбивый до заносчивости. Желавший денег, положения и славы – не в соответствии со способностями. Если б такой, как он, уродился при «проклятом царском режиме» – наверное, провел бы свою жизнь, как какой-нибудь дядя Кирсанова, с которым Базаров стрелялся. Или, на худой конец, как старик Карамазов. Однако наша социалистическая действительность дала возможность Андрею Григорьевичу рассупониться, расстараться и раскрылиться. Будучи в тридцать седьмом году начальником отдела в РНИИ, он писал письма в райком партии – и в НКВД, наверно, писал. На собраниях выступал. И приспешников своих уговаривал, чтоб брали слово. Писал и говорил – о чем? Главным образом, о негодном руководстве институтом, о том, как неправильно организованы исследования, о том, что в такое трудное для страны время идет в РНИИ настоящее вредительство. И прямо указывал, кто во всем виноват: директор института Клейменов. Главный инженер Лангемак. Начальник отдела Королев. Начальник отдела Глушко. Старший инженер Флоринский. В тридцать седьмом году к подобным письмам и словесам очень даже прислушивались. И итог их оказался кровавым. Клейменов расстрелян. Лангемак расстрелян. Королев, Глушко и другие примкнувшие товарищи получили по десять лет каторги, чудом выжили.
А Андрей Григорьич, творец устных и письменных доносов, назначен был сначала главным инженером РНИИ. Потом – директором института.
Позже и вовсе наступает его звездный час. Семнадцатого июня сорок первого года, за пять дней до войны, он представляет самому Сталину наиболее перспективную разработку института – реактивный миномет, прозванный потом «катюшей». Какова личная доля труда этого деятеля в «катюше»? И какова – тех, кто был расстрелян и замучен? Я не знаю. Но все лавры пожинает он, Андрей Григорьевич. Ему вручают звезду Героя Социалистического труда за номером тринадцать. Он переезжает в Дом правительства у Каменного моста. (Семью бывшего руководителя института, Клейменова, арестованного и казненного, из того блатного Дома, разумеется, выбрасывают – жене впаяли восемь лет.)
Но нашему деятелю – мало. Голова кружится от успехов. И А. Г. обещает лично Сталину создать первый в стране реактивный самолет. Однако наличных творческих сил в обескровленном РНИИ не хватает. Лучшие люди казнены иди арестованы. А у самого Андрея Григорьича давать идеи и организовывать работу – кишка тонка. Ничего не получается. И в сорок четвертом кара настигает и его. А. Г. сажают. Хотя что там он получил, в сравнении с Лангемаком, Клейменовым или Королевым! В сорок пятом А. Г. уже на свободе. А в пятидесятом умирает от сердечного приступа. Похоронен на Новодевичьем.
Я считаю, что Бог в итоге покарал его, Владичек. Бог покарал. Покарал – минутами и часами бессилия за кульманом или за конструкторским столом, покарал – ясным пониманием: а ведь я без этих ребят, которых угробил и посадил, на самом деле – ничто.
«Зато похоронен он, наверное, на Новодевичьем, а вдова его, верно, до сих пор наслаждается жизнью в отдельной квартире в Доме правительства», – даже против воли подумал Владик. И еще: «Как-то сомнительно эта история, как и другие писания Флоринского, доказывает существование Бога».
А вот тебе еще один человек (продолжал Флоринский) – в противовес. Тоже из РНИИ. Работал там со мной до войны такой Щ‑в Евгений Сергеевич. Тихий, умный, спокойный, скромный. Они с Королевым в ГИРДе познакомились в тридцать четвертом. Так вот, этот Евгений Сергеевич тогда страдал туберкулезом в сильнейшей форме. И он сам, и все вокруг считали, что он обречен. Никаких антибиотиков в те довоенные годы не существовало. В периоды обострений Щ‑в брал с собой работу и уезжал в Грузию, в горы. В связи с болезнью Евгения Сергеича все вокруг считали кем-то вроде юродивого. И ему позволялось то, что никто другой никак не мог себе позволить. Например, НЕ выступить на собрании, на котором все клеймили врагов народа, когда он ДОЛЖЕН был выступить. Или: по результатам работы комиссии, разбиравшей якобы вредительство Королева и Глушко, Евгений Сергеевич написал свое особое мнение и доказал, что нет, никакие они не вредители, не враги народа. Вдобавок – он приходил домой к арестованным и спрашивал у жен и вдов: чем помочь? В те годы поступок более чем мужественный. А его – не арестовывали. Считали: что с него взять? Все равно скоро умрет.
И вот когда РНИИ во время войны эвакуировали на Урал – Евгений Сергеевич исцелился. Неизвестно как, непонятно, что с ним произошло, но – туберкулез у него прошел. Это было чудо. Награда Бога.
Е. С. жив до сих пор. Стал видным ученым, доктором наук и профессором – конечно, тоже, как все мы, засекреченным. И не только много лет жизни получил за свою праведность, но и еще дополнительно: женился на первой жене нашего Сергея Павловича (Королева) – Ксении Максимилиановне. Воспитывает его дочку.
Ты можешь спросить меня, Владик, скептически, в связи с подлинными историями этих двух людей: а при чем здесь Бог? Да при том, что он вознаграждает и карает людей зачастую не за гробом, а еще здесь, на земле. Андрея Григорьича обуяла непомерная гордыня – один из страшнейших грехов, и через нее он пострадал – минутами творческого бессилия, заключением и ранней смертью. А Евгений Сергеевич Щ‑в был смиренен и кроток – одна из наивысших добродетелей, – благодаря чему Господь дал ему годы счастливой и плодотворной жизни.
23 октября 1960
А вот еще одна тебе история, сынок. Я узнал о ней, находясь в побежденной Германии, в сорок пятом – куда мы вместе с Королевым и группой товарищей выехали, чтобы похищать нацистские технические секреты. Оказывается, уже к сорок пятому году гитлеровцы достигли того, что мы сумели повторить только через десять с лишним лет: они создали межконтинентальную ракету, способную перелететь океан и поразить цель на территории Америки. Правда, атомную бомбу фрицы, слава богу, не сотворили, да и точность попадания их ракеты была весьма низкой. Чтобы накрыть цель в США, гитлеровцы разработали целую спецоперацию. Фашистские агенты были заброшены на территорию Америки. Им надлежало установить радиомаячки на высотных зданиях Нью-Йорка – Эмпайр-стейт-билдинге, к примеру. А на ракете, вооруженной взрывчаткой, должен был стартовать из Германии пилот-камикадзе. Правда, не совсем камикадзе, потому что на подлете к Нью-Йорку ему надлежало выпрыгнуть с парашютом – и в океане его подобрала бы фашистская подводная лодка. Однако, к горести фрицев, операция провалилась. Агенты, заброшенные в США с радиомаяками, засыпались и попали в лапы американцев.
Ну, и чем, скажи, мы принципиально отличаемся от фашистов? Тем, что техника пошла вперед и не нужен теперь привод по радио? И боевая часть нашей ракеты – не просто взрывчатка, а – атомная бомба? И отклонение боевой части от цели составляет двести-пятьсот метров, а сама она несет десять-двадцать-пятьдесят Хиросим?