– Я тоже это заметил, – кивнул Николас. Нам удалось уберечь Тобиаса от вступления в гитлерюгенд, потому что в детстве он болел астмой, а доктор наш оказался человеком понимающим. Мне совсем не хотелось, чтобы мальчик расхаживал в униформе и как попугай твердил их лозунги. Зато теперь ему предстоит выступать в цирке вместе с клоунами. Чертовски удачный выбор!

– Уверена, что вам позволят вернуться, причем очень скоро, – попыталась утешить Моник, однако Николас идею не принял.

– А вот я почему-то совсем не уверен. К тому же, дорогая, боюсь, что тот человек, который приедет из Флориды, вас уже не заинтересует.

– Не говорите глупостей, – строго отчитала Моник и заговорщицки зашептала: – Когда я встретила своего мужа, была простой маникюршей. Он на мне женился и изменил мою жизнь. Конечно, это был не цирк, но и в высшем свете, подобно вам, я не родилась, а попала туда исключительно благодаря Клаусу. Если кто-то позволял себе об этом упомянуть, он очень переживал. Даже нанял специального преподавателя, чтобы научить меня правильно держаться и говорить. – Признание поразило необыкновенной искренностью и прямотой. Пожалуй, только танец слегка выдавал истинное происхождение Моник: для благородной дамы она двигалась чуть-чуть откровеннее и раскованнее, чем следовало, а танго исполняла так, как не позволила бы себе ни одна леди. Но подобные мелочи значения не имели, особенно теперь. Она была хорошей, милой женщиной, и Николасу нравилось с ней разговаривать.

– Если вас вдруг тоже вышвырнут из Германии, – заметил он с мрачной иронией, пытаясь пошутить над собственной болью, потому что знал, ни один из идиотов Третьего рейха не в состоянии соперничать с ним в аристократизме, – мы сможем организовать танцевальный номер, например в цирке. Но только это вряд ли произойдет, поскольку вы не еврейка.

– Не еврейка, – подтвердила Моник. – Так же, как и вы.

– Нацисты считают иначе, и в какой-то мере справедливо. Я – часть той нации, которую они намерены уничтожить, потому что считают грязной и преступной.

– Мы когда-нибудь увидимся снова? – печально спросила Моник. Прежде чем ответить, Николас долго молчал.

– Скорее всего, нет, – наконец спокойно произнес он. – Не вижу возможности. Вы прекрасно проведете время с сестрой и ее новорожденным ребенком, а потом вернетесь в Германию, к той привычной жизни, которую создал для вас муж. А я останусь в Америке, на арене цирка, вместе с клоунами.

– Не говорите так, – дрогнувшим от неподдельной жалости голосом остановила Моник.

– Почему же? Это правда. Лучше привыкнуть к ней как можно скорее. Такой жизни вы не захотите. – Возражать она не стала, потому что так оно и было на самом деле. – Мы можем писать друг другу, но о чем-то большем пока говорить трудно.

Моник поняла, что все это время Николас держался отстраненно и даже ни разу не поцеловал по-настоящему вовсе не потому, что она ему не нравилась, а по причине, о которой рассказал пару секунд назад. Если не считать танцев, он сознательно стремился соблюдать дистанцию, и теперь стало ясно почему. По отношению к ней он вел себя как истинный джентльмен. Проявляя благородство и доброту, старался оградить ее от сумбура, в котором неожиданно оказался сам, и от неведомой жизни в чужой стране. Он даже не хотел, чтобы Моник видела эту жизнь, и радовался, что уже через месяц она вернется в Германию, к ставшему привычным безмятежному благополучию, которого сам он уже никогда не узнает. Факт тем более знаменательный, что он родился в обстановке богатства и знатности, а она нет.

Николасу нравилась Моник, а бесстрашное признание заставило взглянуть на нее новыми глазами. И ей тоже была симпатична его благородная прямота. Он не пытался скрыть жестокий удар судьбы и собственную горечь и от этого стал еще более привлекательным, чем прежде. Из красивого экстравагантного аристократа превратился в живого, страдающего человека, чей рассказ рождал в душе глубокое сочувствие. Сейчас Моник поняла, что обрела друга. Николас снова ее поцеловал, но без тени страсти. Да, француженка покоряла очарованием, однако судьбы их текли в разных направлениях. Цирковой наездник не ощущал собственного неотразимого аристократизма. Все, что угодно, только не это. Он поцеловал Моник в щеку, на сей раз вполне целомудренно, повернулся и пошел в свою каюту. Одно он знал точно: новая жизнь начнется с нуля и ничем не напомнит прежнюю. А какой именно она окажется, покажет время.

Той ночью Николас долго лежал без сна. Устав от мыслей, накинул на пижаму пальто, вышел на палубу и облокотился на перила. Занималась заря. Солнце медленно поднималось, и в первых его лучах корабль заходил в Нью-Йоркскую гавань. Пассажиры спали; лишь он один увидел статую Свободы. Подоспели юркие буксиры, и к семи часам, в ярком утреннем свете, пароход «Бремен» причалил к пристани. Хотел того Николас фон Бинген или нет, но началась новая жизнь.

Глава 7

Перед выгрузкой Николас крепко привязал лошадей, Тобиас помог вычистить стойла, а Лукас напоил каждую по очереди и наполнил овсом мешки. За время долгого плавания все трое превратились в умелых конюхов. Под присмотром хозяина портовый кран бережно перенес контейнер с палубы на грузовой дебаркадер.

С пирса на реке Гудзон лошадей предстояло перевезти на железнодорожную станцию, откуда начинался путь в Сарасоту. Прежде чем сесть в такси, Николас улучил минутку, чтобы попрощаться с Моник. Одетая в роскошную шубу и экстравагантную шляпу с вуалью, в белых лайковых перчатках на изящных руках, француженка наблюдала за разгрузкой своих многочисленных чемоданов.

– Выглядите поистине великолепно, – с улыбкой заметил Николас. – Благодарю за чудесные вечера. Давным-давно не танцевал так много и с огромным удовольствием. – В эту минуту он осознал, что благодаря новой знакомой получил благодатную передышку от удручающей реальности, последнюю возможность насладиться красивой жизнью, которую оставлял навсегда, и обществом очаровательной женщины.

– Берегите себя, – ответила она, всей душой желая, чтобы обстоятельства сложились по-иному. – Пишите хотя бы изредка.

– Обязательно буду писать, – пообещал Николас, хотя и сам слабо верил своим словам. Что интересного сможет он рассказать, когда она вернется из Бостона в привычный безопасный мир, в доставшийся от мужа тирольский замок? Странным образом она унаследовала ту жизнь, в которой он родился и которую безвозвратно потерял. Они напоминали два корабля, разминувшиеся в ночном море. Николас нежно поцеловал Моник через вуаль, снова улыбнулся и ушел; она стояла на пристани и смотрела, как он сел в машину, где его ждали сыновья. Лукас высунулся из окна, чтобы в последний раз взглянуть на пароход. Контейнер с лошадьми уже стоял на грузовике с низкой платформой вместо кузова и ждал отправки. В пересадочной суете Николас не забыл попрощаться с Богартом Томпсоном и поблагодарить за поддержку во время болезни Плуто. В ответ коннозаводчик из Кентукки крепко пожал руку и пожелал удачи.

По дороге на Пенсильванский вокзал Лукас с восторгом смотрел по сторонам и без умолку болтал, а Тобиас меланхолично молчал. Николас то и дело оглядывался, чтобы убедиться в безопасности лошадей и багажа, которые следовали в отдельной машине. Никогда еще ему не приходилось обо всем заботиться самому: прежде многочисленные слуги и подчиненные быстро и незаметно решали все возникающие вопросы. Сейчас Николас по достоинству оценил их преданность и расторопность, а заодно понял, как трудно заранее предвидеть многочисленные детали переезда и особенно перевозки лошадей. На вокзале он зашел в офис почтовой компании «Вестерн Юнион», чтобы отправить телеграммы отцу и Алексу и сообщить, что они благополучно прибыли в Нью-Йорк. Лукасу очень хотелось посмотреть город, особенно самые знаменитые небоскребы – Крайслер-билдинг и Эмпайр-Стейт-Билдинг, однако отец сказал, что на экскурсии времени нет.