В первые дни следующего апреля, почти чрез год после только что описанной нами сцены расставание, хотя и очень сомнительного, мы опять видим Магги в Красном-Овраге. Она только что входит туда сквозь группу сосен. Но теперь не вечер, как в прежнее ее посещение, а ранние часы полудня. Холодный весенний воздух заставляет ее кутаться в широкую шаль и ускоряет ее шаги, хотя она и по-прежнему ежеминутно повертывается, чтоб любоваться своими любимыми деревьями. Ее взгляд несколько оживленнее прошлогоднего, а чудная улыбка мелькает на ее губках, как будто она готовит кому-нибудь, кого она ждет, веселую, забавную речь. Тот, кого она ждала, не заставил себя долго ждать.
– Возьмите вашу «Коринну», – сказала Магги, вынимая из-под шали книгу. – Вы правы были, говоря, что она мне не сделает никакого добра; но вы ошиблись, полагая, что я бы желала быть на ее месте.
– Неужели, Магги, вы не желали бы быть десятой музой? – отвечал Филипп, взглянув на нее таким взглядом, каким мы смотрим на расходящиеся черные, тяжелые тучи, обещающие нам опять зрелище светлого, голубого неба.
– Ни за что! – смеясь, подхватила Магги. – Музы, я думаю, очень незавидные богини: они обязаны всегда таскать с собою свитки пергамента и музыкальные инструменты. Притом, если б я была музой и носила с собою арфу, то, вы знаете, в нашем климате надо было бы непременно всегда иметь ее в зеленом футляре, а это с моею памятью невозможно: я бы на всяком шагу теряла его.
– Так вы разделяете мою нелюбовь к Коринне?
– Я не кончала книги, – сказала Магги: – как только я дошла до того места, где является эта блондинка, читающая книгу в парке, я кинула книгу и решилась более не читать. Я предвидела, что эта белокожая девушка отнимет у Коринны ее любовь и сделает ее несчастной. Я решилась более не читать книг, в которых все счастье выпадает на долю блондинок. Я начинаю иметь против них предубеждение. Если б вы теперь могли мне дать какой-нибудь роман, в котором бы и брюнетки были бы счастливы. Это мне необходимо для равновесия. Я хочу непременно отомстить за всех этих Ребекк, Флор, Мак-Анвер, Мин и всех других несчастных черноволосых девушек. Так как вы мой наставник, то вы должны спасти меня от предубеждений и пристрастий; вы так много всегда против этого говорите.
– Может быть, вы сами лично отомстите за всех брюнеток, лишив вашу кузину Люси всех ее поклонников. У ней наверно теперь есть какой-нибудь прекрасный обожатель; он теперь у ног ее, он раб ее. Но достаточно вам показаться – и ваш свет совершенно затмит и уничтожит мерцающий блеск вашей хорошенькой, маленькой кузины.
– Филипп, нехорошо принимать за серьезное всякую шутку, – отвечала Магги, несколько обидясь: – зачем применять тотчас к жизни всякий вздор, который сорвется с языка? Точно, я в своих старых платьях, без всякого таланта или знание, могу быть соперницею моей хорошенькой Люси, имеющей столько прекрасных дарований, так отлично-образованной и которая в десять раз красивее меня. Уж я не говорю о том, была ли бы я так подла, чтоб желать быть ее соперницею. К тому же, я никогда не бываю у тетки Дин, когда у них гости. Милая же Люси только из доброты сердца и любви ко мне иногда к нам приезжает и заставляет меня по временам и ее посещать.
– Магги, – сказал с удивлением Филипп: – это на вас не походит: все брать за чистую монету. Ведь я пошутил. Должно быть, вы были сегодня утром в Сент-Оггсе и потому что-то скучны.
– Ну, если вы это сказали шуткой, так плохая она шутка, улыбаясь, – заметила Магги. – Я приняла ее за выговор; я думала, что вы хотите напомнить мне, что я надменна и желаю, чтоб все меня обожали. Нет, право не потому я сочувствую блондинкам, что у меня самые черные волосы, а потому, что они несчастны, а я всегда сочувствую несчастью. Если б блондинка была покинута своим любовником, я бы ее любила; я всегда, читая романы, на стороне покинутой любви.
– Так вы никогда не имели бы духу покинуть любовника? – спросил Филипп, несколько краснее.
– Право не знаю, – отвечала Магги, несколько запинаясь; потом, улыбнувшись, она прибавила: – впрочем, кажется, я могла бы отвергнуть его, если б он был очень надменный; и то если б он впоследствии смирился сердцем, то я бы возвратила ему свою любовь.
– Я часто думал, Магги, – сказал Филипп с некоторым усилием: – что вы скорее бы полюбили именно такого человека, которого никакая другая женщина не полюбила бы.
– Это зависело бы от того, за что другие не любили бы его, смеясь, – отвечала Магги. – Он мог бы быть очень неприятен; он бы например, мог ходить всегда со стеклышком в глазу и строить от этого очень смешные рожи, как молодой Тори. Я не думаю, чтоб другие женщины любили это, но я все-таки не чувствую никакого сожаление к нему. Мне никогда не жаль надменных людей; по-моему, они находят счастье в своем собственном высокомерия.
– Но положим, Магги, что это был бы человек вовсе не надменный и гордиться ему было бы не чем, если б он имел какой-нибудь физический недостаток и при всем том видел в вас звезду своей жизни, любил бы, обожал бы вас до того, что считал бы высшим счастьем вас видеть хоть на минуту…
Филипп остановился, он боялся, чтоб это признание не уничтожило всего его счастья; он чувствовал тот же самый страх, который мешал ему высказаться так долго. Он вдруг постиг, что было безумие высказать все, что он сказал. Магги обходилась с ним, особенно сегодня, так непринужденно и равнодушно.
Но теперь она была далека от равнодушие. Пораженная необычайным чувством, слышавшемся в каждом слове Филиппа, она повернулась к нему, и чем долее он говорил, тем более и более изменялось ее лицо. Она вся вспыхнула и дрожь пробежала по всему ее телу. Это бывает всегда, когда человек слышит новость, заставляющую его взглянуть верно на прошедшее, представлявшееся ему до-тех-пор в неясных мечтания. Она молчала и, пройдя несколько шагов, села на близ стоявший старый пень, точно как будто у ней не было силы стоять. Она вся дрожала.
– Магги, воскликнул Филипп, которого каждая минута молчание все более и более тревожила: – я дурак! Забудьте, что я сказал; я буду доволен, если все может остаться по-прежнему.
Отчаяние, с которым Филипп произнес эти слова, заставило Магги сказать что-нибудь:
– Я так удивлена, Филипп, я никогда не воображала… и слезы заглушили ее слова.
– Вы меня теперь ненавидите, вы думаете, что я наглый, надменный дурак? воскликнул с жаром Филипп.
– О, Филипп! – сказала Магги: – как можете вы так думать, точно я не была бы благодарна за всякую любовь. Но я никогда не воображала, чтоб вы меня любили. Мне казалось так невозможно, мне грезилось как сон, как сказка, что меня кто-нибудь может полюбить.
– Так вы не отворачиваетесь от моей любви? – сказал Филипп, садясь подле нее и взяв ее за руку. Неожиданная надежда мелькнула в его голове. – Любите ли вы меня? – спросил он тихо.
Магги побледнела. На такой прямой вопрос было трудно отвечать; но глаза ее встретились с глазами Филиппа, которые в эту минуту сияли умолявшей любовью и сдержанной слезою. Она начала говорить не колеблясь, но с простою, чудною нежностью девушки.