– Я думаю, я не могла бы никого любить более вас, хотя я и не могу именно сказать, зачем я вас люблю. Она остановилась и через минуту продолжала: – но, милый Филипп, гораздо-лучше нам об этом более не говорить. Вы знаете, что если откроют нашу дружбу, то мы не можем остаться друзьями. Я никогда не думала, что хорошо делаю, поддаваясь желанию вас видеть, хотя это было во многих отношениях так дорого мне. Теперь опять мне сдается, что это не кончится добром.
– Но, ведь, не было же от этого никакого зла, Магги. А если б вы и прежде руководились этим страхом, то вы бы еще прожили один скучный год в совершенном онемении, тогда как по крайней мере теперь вы очнулись и походите на то, что вы были прежде.
Магги покачала головою.
– Конечно, проговорила она: – мне было очень приятно разговаривать с вами, читать ваши книги, ждать с нетерпением нашей прогулки, когда я могла передать вам все, что я думала вдали от вас; но я как-то теперь никогда не могу быть спокойна: я все думаю о жизни, о свете, о других людях, и как-то дом мой мне постыл, и мне досадно, и мне от души жаль, что я могла дойти до того, что мне наскучили отец и мать. Мне кажется то, что вы называете онемением, гораздо лучше, ибо тогда немы и мои себялюбивые желание.
Филипп, между тем, встал и нетерпеливо ходил взад и вперед.
– Нет, Магги, – сказал он: – вы имеете, как я уже прежде старался вам доказать, очень превратные понятия о том, что такое победа над собою, над своими чувствами и желаниями. То, что вы называете победой над собой, то есть насильственное заглушение органов слуха и зрение в отношении всех предметов, исключая одного избранного вами, не есть в подобном существе, как вы, победа над собою – нет, это только развитие мономании.
Он – сказал эти слова с видимым раздражением; но, кончив, опять сел подле Магги и взял ее руку.
– Не думайте, Магги, начал он: – теперь о прошедшем, думайте только о нашей любви. Если действительно ваше сердце влечет вас ко мне, то нечего нам унывать: все препятствия уничтожатся сами собою со временем. Нам остается только ждать; я могу жить в надежде на будущее. Посмотрите на меня, Магги, и повторите, что вы можете меня любить. Не отворачивайтесь от меня, не смотрите на это расколотое дерево, это дурной признак.
Магги повернулась к нему и, взглянув на него своими черными глазами, грустно улыбнулась.
– Скажите мне, Магги, хоть одно доброе словечко, а то, право, вы были ко мне добрее в Лортоне. Вы тогда – помните? – спросили, рад ли я был бы, если б вы меня поцеловали. Вы никогда не исполнили своего обещание.
Воспоминание о приятном детстве отвратило внимание Магги на минуту от настоящего; оно даже как бы сделало ей настоящее не столь странным. Она поцеловала его почти так просто и спокойно, как прежде, когда ей было двенадцать лет. Филипп вспыхнул от счастья и тотчас с недовольством сказал:
– Магги, вы, кажется, недовольно счастливы, вы, из сожаление ко мне, принуждаете себя говорить, что вы меня любите.
– Нет, Филипп, – сказала Магги, качая головою, как, бывало, ребенком: – нет, я говорю правду. Это чувство ново мне и непостижимо; но я не думаю, чтоб я могла кого-нибудь любить более вас. Я бы так желала всегда с вами жить, чтоб сделать вас счастливым. Я всегда была счастлива, когда была с вами. Одно только есть на свете, чего я для вас не сделаю: я никогда не позволю себе сделать, что может оскорбить отца. Этого вы никогда не должны и просить у меня.
– Нет, Магги, я ничего не буду просить; я все перенесу; я готов ждать целый год второго поцелуя, если только я буду знать, что занимаю у вас в сердце первое место.
– Нет, – сказала Магги с улыбкою: – так долго я вас не заставлю ждать. Потом, опять приняв прежний серьезный вид, она прибавила, вставая с своего места. – Но, что б и ваш отец сказал, Филипп? О! нам невозможно быть более как брат и сестра и то тайными, как мы были до сих пор. Откажемся лучше от всякой мысли о других отношениях.
– Нет, Магги, я от вас отказаться не могу, Конечно, исключая тот случай, если вы действительно во мне не видите ничего более, как вашего брата. Скажите мне всю правду.
– Уверяю вас, я говорю правду. Имела ли я когда более счастья, как быть с вами, с самого малолетства, в те дни, когда еще Том меня любил? А ум ваш совершенно заменяет мне целый мир: вы всегда можете все растолковать мне. Мне, кажется, никогда не наскучило бы быть с вами.
Говоря это, Магги, шедшая рука в руку с Филиппом, ускорила шаг, ибо она чувствовала, что им пора расстаться; но это чувство заставляло ее еще более позаботиться, чтоб не оставить каким-нибудь не нарочно сказанным словом неприятное впечатление в Филиппе. Эта была одна из тех опасных минут, когда говоришь в одно и то же время и искренно и обманчиво, когда чувство, поднявшись выше своего обыкновенного уровня, оставляет на берегах знаки, до которых впоследствии никогда не доходит.
Поравнявшись с соснами, они остановились, чтоб проститься.
– Так жизнь моя будет полна надежды, Магги, – говорил Филипп: – я, вопреки всему, буду счастливейший человек в свете? Мы теперь принадлежим друг другу навсегда, все равно, живем ли мы вместе или порознь?
– Да, Филипп, я бы желала никогда не расставаться, я бы желала вас сделать очень счастливым.
– Я чего-то другого жду… посмотрим получу ли ожидаемое.
Магги улыбнулась; в глазах у ней сияли слезы; она наклонила голову и поцеловала бледного юношу, взгляд которого выражал умолявшую, робкую любовь, любовь, похожую на любовь женщины.
Была и у Магги минута совершенного счастья, минута уверенности, что если и была в этой любви жертва с ее стороны, то тем самым эта любовь делалась чище и драгоценнее.
Поцеловав Филиппа, она отвернулась от него и поспешила домой, чувствуя, что с этой минуты настает в ее жизни новая эпоха. Ее прежние грезы и мечтание должны будут все более и более давать место думам, желанием и заботам о жизни действительной.
Тайны редко обнаруживаются тем путем, которого мы всего более опасаемся. Страх заставляет обыкновенно человека воображать, что его тайна должна непременно открыться каким-нибудь поразительным, драматическим событием. Так и Магги, целый год скрывавшая удачно тайну, не переставала бояться, что ее откроют и представляла себе непременно, что, обнаружиться она иначе не может, как трагической сценой; что раз гуляя с Филиппом под-руку в Красном-Овраге, они вдруг встретят или отца или Тома. Она хорошо пони мала, что эта встреча очень невероятна, но она не могла вообразить более ужасное происшествие, которое бы так вполне соответствовало степени ее страха и боязни. Напротив, в действительной жизни главную роль в обнаружении тайн обыкновенно играют самые пустые, косвенные намеки, основанные, по-видимому, на тривиальных стечениях обстоятельств. Конечно, менее всего в этом отношении думала Магги о тетке Пулет. Нечего было бояться, чтоб она их накрыла, так как она не жила в Сенг-Оггсе и, к тому ж, не отличалась ни взглядом быстрым, ни умом; следовательно, со стороны Магги было бы очень странно опасаться ее более, чем, например, тетки Глег. А однако орудием ее судьбы должна была быть никто иная, как тетка Пулет. Она, правда, не жила в Сент-Оггсе, но дорога из Фарум-Ферза проходила мимо Красного-Оврага, на противоположном конце того, с которого вошла Магги.