— Бежать! Бежать! — повторял Костя, борясь с плёнкой и плача дождевыми слезами.
Однако и умом, и неуместной, как всегда, совестью, и левой ногой, по которой от мокрого носка бежала волнами гусиная кожа, он понимал: бежать трудно, бежать долго, бежать не получится. Да и ни к чему!
Этот день начался с надежд.
— Она ждёт тебя в полпервого, — сказал Андрей Замараев. — Дело на мази! Я ей тебя, Гладышев, расхвалил, как родную тётю. Анна молодёжь любит и роман твой возьмёт, как миленькая. Тогда и обмоем. Смотри, не зажми!
Замараев был поэт. Его печатали в газетах и даже показывали по телевизору. Поэтому сейчас, стоя на улице, он косил глазом и наблюдал, не узнал ли его кто из прохожих, не пялится ли на его звёздную физиономию.
Пялиться на Замараева можно было, даже ничего не зная о его славе: его лицо состояло из деталей, друг другу совсем не подходящих. Они остались, наверное, от нескольких разных проектов. Нос был выполнен в более крупном масштабе, чем лоб и глаза, а губы и того крупнее. Волосы на голове поэта росли дыбом, а уши стояли перпендикулярно щекам, поэтому Замараев считал свою внешность незаурядной и был очень ею доволен.
Он вообще всем был доволен. Наверное, поэтому ему так везло. Плодовит он был, как вирус, но и печатали его охотно. Даже премию «Дарование года» дали. Недавно он выпустил свой первый сборник. Называлась книжка незатейливо — «Свет в окошке». Это импонировало старшему поколению. Для приманки молодых обложка была ядовито-лимонной. На такой лимонной бумаге (а ещё на приторно-розовой и кисло-зелёной) печатают рекламные объявления, чтоб они были заметны на столбах и ели глаза издалека.
Впрочем, Замараев как раз и работал где-то в рекламе. Стихов у него было навалом, так что он планировал выпустить и розовую, и зелёную книжку, но не раньше, чем разойдётся лимонная. Для этого поэт изобретал всякие хитрые штуки. Так, он заявил, что если Костя купит четыре «Света в окошке», то он, Замараев, порекомендует Костин роман в альманах «Нетские увалы». Поэт заходил в редакцию запросто и уверял, что его мнение как голос молодого поколения всегда рулит.
Костя на сделку согласился и отправился домой в самом радужном настроении. В троллейбусе он открыл один из «Светов» и стал читать. Все стихи Замараева были очень решительные — «крепкие», как обещало предисловие. Они сразу вызывали в памяти перпендикулярные уши автора. Какая-то девушка заглянула через Костино плечо в книжку, и у неё сделалось странное лицо. Костя покраснел и спрятал замараевский товар в карман. Он решил, что рассуёт лимонные книжки в своём подъезде по почтовым ящикам. Пусть соседи растут духовно!
Тут же, в троллейбусе, привязалась к Косте нехорошая мысль: что, если его, Костин, фантастический роман «Коготь тьмы» так же плох, как «Свет в окошке»? А вдруг «Коготь» ещё хуже? Всё-таки Замараева ценят и в газетах, и в «Увалах», его хвалят, а из Кости ещё неизвестно что выйдет. Вдруг не выйдет ничего?
Нет, не может этого быть! Костя сочинял свой роман целый год. В конце концов такая получилась у него страшная штука, что кровь стыла в жилах. Перечитывать своё творение ближе к ночи он не решался. Как же может в «Увалах» такое не пройти?
Своё слово Замараев сдержал. Через неделю он сообщил, что Костю ждут в редакции.
— Ты только, Гладышев, не паникуй, — напутствовал поэт своего протеже. — Шварц бабка умная. К тому же у неё слабость к нам, молодым красивым метросексуалам.
И Замараев с удовольствием поймал своё отражение в витринном стекле. Себя Костя метросексуалом не считал, потому занервничал.
Замараев его подбодрил:
— Вперёд и с песней! Не забудь, офис № 308. Ну, ни пуха. Всё будет чики-пуки!
Костя двинулся к редакции — суровому кирпичному зданию. На здании вывески альманаха не было. Наоборот, там крупно было написано «Баня». Подтверждая это, из подъезда навстречу Косте вышли трое с малиновыми лицами и вениками под мышками. Но Костя, наученный Замараевым, не смутился. Он обогнул угол и вошёл в боковую железную дверь.
За дверью обнаружилась лестница. Поднимаясь по ней, Костя то и дело отступал к шершавой стене — мимо него носили наверх ящики с копчёной рыбой.
Какая-то крупная девица с синей папкой в руках пристроилась к одному ящику и тоже обогнала Костю. Слишком поздно он сообразил, что девица, должно быть, его конкурентка и тоже несёт в «Увалы» рукопись романа. Не исключено, что фантастического — вон папка какая толстая. Это скверно. Ещё доберётся до «Увалов» первой и сунет свой роман вместо «Когтя»!
Костя прибавил шагу. Он нагнал девицу и совсем не по-джентльменски влез одновременно с нею в двери третьего этажа. У девицы оказались твёрдые локти и бёдра широкие, как забор. Первый этап гонки за славой выиграла она.
Отпихнув Костю и зло оглядываясь, девица пошла по длинному тёмному коридору. Костя припустил за ней. Тут девица явно струхнула (накануне как раз повторяли передачу про битцевского маньяка). Она перешла на бег. Костя уже обгонял её, как она вдруг распахнула какую-то дверь и укрылась за ней.
Костя рванул ручку двери, но та не поддалась. Тогда Костя поднял глаза и прочитал на двери табличку «№ 307 ООО «Трикотажница»
Костя облегчённо вздохнул и постучал в следующую дверь, № 308.
— Войдите, — разрешил мужской голос.
Костя вошёл, с ужасом понимая, что он него несёт копчёной рыбой.
Перед ним была большая комната. Имелся тут и древний компьютер, и пара шкафов, набитых весёленькими бурыми книжечками «Увалов» за разные годы. Разного типа стулья теснились у стены. В самой глубине комнаты, под портретом пожилой Ахматовой, стоял стол старого конторского образца с монументальными тумбами и широкой столешницей, на которой можно спать.
За этим столом сидела «Отв. ред. Грачёва-Шварц А.М.» Так, во всяком случае, значилось на двери под вихлявым логотипом «Нетские увалы». Андрей Замараев не раз описывал Грачёву как милую добродушную старушку. Она якобы мягка, сентиментальна и падка на молодые таланты — сущий божий одуванчик.
Вот почему, увидев Грачёву-Шварц вживе, Костя испугался. Не только голос у неё был не старушечий, а густой, мужского тембра. Если б Костя не читал таблички на двери, то запросто принял бы Анну Михайловну за мужчину. Широкие плечи под бурым, цвета «Увалов», свитером, тёмные усы и старомодная стрижка-канадка не оставляли никаких сомнений в том, что альманахом руководит здоровущий дядька. Против дядьки говорили лишь серёжки-гвоздики, помада на губах и громадный бюст. Но если серёжки и помада для мужика вещь порой допустимая, то с бюстом не поспоришь. Да, это именно она, Анна Михайловна Грачёва, по мужу Шварц.
Раньше Костя никогда не видел Грачёвой, зато много о ней слышал и даже встречал в какой-то старой книжке её фото, изображавшее красотку с пышным начёсом.