— Что тебе сказать… Слабенькую вещь ты написал, Гладышев, — сказала Анна Михайловна, барабаня толстыми пальцами по чёрной папке. — Да, слабенькую! Всё очень приблизительно, невкусно.
Костя жгуче покраснел. Анна Михайловна поддала жару:
— Со словом работать ты пока не научился.
Всё ниже клоня свою тяжёлую голову и всё больше выкатывая сизые глаза, она продолжила:
— Как-то всё у тебя наспех, без прорисовки характеров. Вот этот твой Рульмер — он кто?
— Вождь орков, — ответил Костя и почувствовал, что на спине рубашка у него мокрая.
— Не убедил меня твой вождь, не убедил. Неорганичный он какой-то. И почему он орк? Зачем именно орк? С реалиями ты знаком слабо, вот и надо было сделать его студентом первого курса. А ты — орк…
Костя молчал. Анна Михайловна подвела черту:
— Бунина мало читаешь, сразу видно. Мало?
— Мало…
— Это заметно. А моё что-нибудь читал?
Костя замялся. Признаться, что он читал разнузданного «Барабанщика», было как-то неудобно, поэтому он отрицательно замотал головой. Анна Михайловна выдержала паузу. Косте показалось, что она рада его невежеству.
— Плохо! — сказала она с улыбкой. — Это очень плохо. Начинающий писатель должен постоянно учиться, иначе мастерства он никогда не наработает. А уж тебе-то учёба нужна, как воздух. Как же мне с тобой быть?..
Она снова шлёпнула широкой ладонью по Костиной папке:
— Ладно, вот что: начать тебе я советую с «Горячей ночи в Артеке». Полезно будет познакомиться и с повестью «Дневник Ирки-Ириски».
Кряхтя, Анна Михайловна выдвинула нижний ящик своего могучего стола и извлекла оттуда две стопки книжек. Тёмно-синие обложки были, естественно, у «Горячей ночи», а розоватые — у «Ириски».
— Эту вот я отдам тебе за восемьдесят пять, — сказала Анна Михайловна и протянула Косте «Ночь». — Она слегка подмокла — чайник у меня потёк, что ли. Но читать и мастерство шлифовать годится.
Тёмно-синяя обложка в самом деле стояла дыбом. Однако на ней ещё можно было разглядеть, как кто-то мускулистый обнимает пионерку с ненормально развитой грудью. Зато новенькие «Ирки-Ириски» сияли лаком.
— «Ириска» — двести и ни копейкой меньше, — отрезала Анна Михайловна. — Пойми, это у меня последняя пачка.
Костя вздохнул. Кажется, у них в подъезде слишком узкие щели в почтовых ящиках, и пионерские повести туда не пролезут… Тем не менее он кивнул и стал шарить по карманам.
Тут он с ужасом понял, что его писательская судьба висит на волоске. Собираясь в редакцию, он решил произвести хорошее впечатление, для чего надел новую рубашку. А деньги остались в старой! В карманах джинсов завалялось мелочью только тридцать восемь рублей. На дорогу домой хватит, но на шлифовку мастерства вряд ли.
— У меня деньги в другой рубашке, — робко, но честно признался Костя. — Может, я в другой раз за книжками зайду?
Лучше бы он что-нибудь соврал — истина, как всегда, выглядела неубедительно. Анна Михайловна не поверила ни одному Костиному слову. Её взгляд стал настолько тяжёл, что Костя потупился.
— Ну что ж, не хочешь — как хочешь, — сказала она равнодушно и спрятала обе пачки книжек в ящик. — Только скажу напрямую: рановато тебе ещё печататься. Персонажи у тебя вторичны, сюжеты вымучены. Сколько тебе лет?
— Двадцать…
— Я так и думала! Нельзя писать прозу в двадцать лет — не о чем ещё. Жизненного опыта, наблюдений кот наплакал. Что ты в жизни видел, кроме манной каши? Нет уж, ты поброди по свету, попробуй, поищи. Ты где работаешь?
— В фирме «Нео».
— Что вы там делаете? Строите? Инвестируете? Плавите сталь?
— Продажа компьютеров и составляющих…
— Ещё хуже! Нет, ты сперва жизни понюхай, смени профессий хотя бы с десяток, а потом уж на роман замахивайся. Ты знаешь, кто в нашей нетской организации хорошо пишет? Только тот, кто лиха хлебнул. Скирдеев, например. Прежде чем опубликовать свой первый рассказ, он сантехником поработал, плотогоном, визажистом, ассенизатором на селе. А Колька Пушкарёв! Он был капитаном дальнего плавания, потом осветителем в театре, кондитером, банщиком. Почему бы тебе не потрудиться хотя бы банщиком? Или дворником?
— А как же Бунин?
Анна Михайловна поморщилась:
— У нас в организации такого нет. Ах, этот… Ну, причём тут Бунин?
— Он никогда не был ассенизатором.
Анна Михайловна окончательно разозлилась. Усы её встали ершом, а сизые глаза почернели.
— Как это не был? — пророкотала она. — Ещё как был! В экзистенциальном смысле. Он прошёл школу провинциальной прессы, а это та ещё бочка с дерьмом. Взять хотя бы наш паршивый «Нетский курьер»…Бунин! Да он лично с Чеховым и с Толстым встречался. Это тоже не для слабонервных. И потом, к чему ты сюда Бунина приплёл? Ты что, его наследник в творческом смысле? С твоими-то орками?
— Нет, что вы! — отрёкся Костя от почётного родства с классиком.
— Так в чём же дело?
Она ждала ответа, жестоко прищурив глаза. Что ей сказать в своё оправдание, Костя не знал. Не толковать же снова про новую рубашку! Ещё глупее рассказывать, как он купил четыре лимонных книжки Замараева. И можно разве признаться, что безумно хочется славы, что писать нравится больше, чем курить, что «Коготь тьмы» отличная вещь, и когда перечитываешь его, то мороз дерёт по коже!
Нет, ничего этого нельзя. Анна Михайловна и без того была в гневе, и духи её пахли неистово. Когда она злилась, то всегда молодела. Что-то в ней мелькало тогда от давней Анечки — той самой, которая легко перепрыгивала в Артеке трескучие пионерские костры. Именно такая Анечка-фурия хлестала когда-то по щекам пьяного Севку, который снова заночевал у какой-то дряни (а он уверял, что спал в котельной на мешках с углем; перепачкан же он был и углем, и губной помадой, и белокурый чей-то волос змеился на плече его потасканного пиджачка). О, жизнь казалась тогда бесконечной, а любовь невыносимой. Побитый Севка всю ночь запоем писал стихи, утром хватался за ножницы…
— Ладно, — примирительно сказала Анна Михайловна Косте. — Вот устроишься
плотогоном, тогда милости просим. А сейчас рано тебе печататься… Гладышев Константин Анатольевич.
Последние слова она считала с чёрной папки. Был там указан и Костин адрес, и телефон домашний и мобильный, и компьютерный ник. Только ничего из этого не понадобилось.
Конец, конец!
Когда Костя вышел на улицу, его багровое лицо, взмокшие волосы и вялость движений вполне соответствовали вывеске «Баня», под которой он остановился. Только на душе его было холодно и скверно.
Почему всё так вышло? Это же несправедливо! «Коготь тьмы» лучше, красочней и мощней, чем все писания этой чёртовой бабы с усами. Надо было спросить, работала ли она сама плотогоном. Хотя какая разница — и так всему конец. Куда нести теперь «Коготь»? Выложить в Сети? И наплевать на «Нетские увалы»? Это самое гнусное издание в мире. Туда берут всех подряд. А эти обложки цвета собачьих колбасок! А стихи Замараева! А его портреты с прямостоячими ушами!