«Почему они красят в такой цвет? Может, что бы действительно не было видно следов крови? Может это наследственное? Может специально приказывают красить именно в такой вот противный кирпичный цвет? Может, есть, какие-то внутренние секретные нормативы? Бред! Какие нормативы, какая была краска, такой и покрасили! Паранойя начинается уже!» – подумал Щукин.
Возле камеры номер пять, старшина прикрикнул:
– Стоять лицом к стене!
Вилор остановился и, упершись лбом в стену, краем глаза посмотрел на старшину. Тот достал из кармана брюк свою огромную связку длинных ключей и, покрутив, сунул одну из отмычек в замок камеры. Тот лязгнул, как показалось Вилору, с каким-то злорадством. Словно этот запор устал без работы и ждал очередного арестанта.
– Заходи, тебе повезло. Первую ночь в тюрьме в одиночестве ночевать будешь! Комфорт! А в прочем тебе сейчас сосед толковый, лучше урка – не помешал бы. Он тебя бы хоть просветил как себя на следствие вести. А то завтра из тебя опера будут показухи выбивать! Хотя если в чистосердечку пойдешь может и вообще сидеть с комфортом будешь… Но это уже не мое дело! Заходи! – сержант толкнул Щукина в плечо.
Он, повинуясь, переступил порог камеры, в тот же момент дверь сзади с грохотом закрылась. Щелкнул замок и, наступила тишина.
Вилор не двигался, он внимательно рассматривал свое новое пристанище.
А рассматривать в принципе-то было нечего. Это было квадратное и совершенно пустое помещение. Тут не было никаких кроватей. Вместо них половина камеры занимал один единый топчан, он был похож на огромную деревянную ступеньку. Окна тоже не было, лишь маленькое круглое отверстие, зарешеченное мелкой сеткой. Свет в камере был тусклым, он исходил от лампочки, которую буквально вмуровали куда-то в стену над дверью, вместо абажура железный короб с отверстиями, свет через эту защиту падал причудливым узором на потолке. В левом углу зияла дыра напольного унитаза. Бочка не было вместо него обычная труба с вентилем.
Вилор сделал шаг к усовершенствованной тюремной параши и с удивлением увидел надпись над нужником. Черными корявыми буквами на стене было намалевано:
«ТУДА УХОДИТ ВСЕ»
Такая вот злая тюремная философия. Под надписью красовалась жирная стрелка, которая указывала на унитаз.
Вилор ухмыльнулся и присмотрелся. Он увидел, что стена вся исписана какими-то словами и фразами. Щукин понял, что в перерывах между ремонтами в этой камере арестанты делали свои жизненные заметки на шершавой штукатурке. Писали обитатели камеры обо всем, это были и просто имена с номерами статей, и фамилии, и клички. Среди этой настенной живописи проскакивали и рисунки большинство из которых были просто пошлыми и мерзкими. Щукин с любопытством рассматривал этот тюремный вернисаж и временами ухмылялся. Большинство выражений были просто матерные, особенно доставалось милиционерам и прокурорам, хотя некоторые фразы заслуживали внимания и уважения. Одна из них особенно понравилась Вилору. Какой-то сиделец неровным подчерком вывел сакраментальное:
«НУЖНО УМЕТЬ ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ ДАЖЕ ТОГДА,
КОГДА ТЕБЯ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ОКУНАЮТ В ДЕРЬМО»
Щукин в очередной раз ухмыльнулся и, подойдя к нарам, уселся на деревянную плоскость.
Вилор тяжело вздохнул, он потер ладонями виски и сказал сам себе:
– Да уж нужно остаться человеком, странно, как все странно, тут остаться человеком!
Гудела голова и хотелось спать. Щукин откинулся на нарах и вытянул ноги. Стало немного легче. Вилор зажмурил глаза и вдруг понял, что очень боится. Какая-то неведомая тревога охватила сознание.
«Почему я не думаю, как тут оказался? За что меня засунули в эту камеру? Что я натворил? Неужели так надебоширил, что пришлось вызывать наряд! Господи, какой-то провал в памяти! Господи! Почему я здесь? Что я натворил? Кто вызвал милицию и кто сдал меня патрульным? Почему они ничего не говорят?» – стучали в виски противные мысли. – «Лидия? Как она, где она? Почему она не пришла и не забрала меня отсюда? Почему? Что случилось?»
Вилору стало совсем страшно, за себя, за Лидию, а, главное ему стало страшно перед какой-то пугающей неизвестностью и наступающей кошмарной неизбежностью. Он словно почувствовал, что его ждет что-то такое страшное, что кардинально изменит его жизнь. От мыслей стало совсем сухо во рту. Голова загудела с еще большей силой. Щукин поморщился и застонал. Ему вдруг захотелось вскочить и, подбежав к двери, забарабанить в нее руками и ногами, требуя, чтобы ему рассказали, за что он тут!
Вилор дернулся, но остался лежать.
«Нет, это бессмысленно делать, это только обозлит старшину! Нет, придется тут спать и все перенести на утро! Утро! Оно должно быть спасительным! Утро! Свет! Господи, Лидия! Как она переживает сейчас! А переживает ли она? Может она и не знает, что я тут в камере лежу грязный на грязных нарах. А она спит сейчас со своим мужем в мягкой кровати! Господи! Как это противно!» – Вилор вновь застонал, но на этот раз не от головной боли, а от мыслей.
Он попытался вспомнить!
Все вспомнить!
Когда последний раз он мог рассуждать? Когда?
Странно!
Господи, как он мог забыть!
Это утро, странное и противное утро, вчера он чувствовал, что-то похожее в то странное и противное утро.
Дед собрался и уехал. Вилор перед отъездом пытал старика допросами, но тот так и не проговорился, бросив лишь странную фразу:
– Мне нужно съездить за город. В одну деревню. Там у меня есть дела и главное мне там кое с кем встретиться надо.
Щукин махнул рукой и, поняв, что Павла Сергеевича не остановить, решил, что будет лучше, если старик действительно проветрится и съездит по своим делам.
«А дальше, что дальше? Это словно сон! Нет странный и какой-то тревожный сон!» – Вилор судорожно теребил память.
Он скрючился на нарах и, потянувшись, снял туфли. Ногам сразу стало легче.
«А дальше, да, да дальше была, была эта встреча… эта проклятая встреча…»
* * *
Тот звонок он резанул тишину квартиры.
Вилор поначалу его даже не расслушал. Он, стоя под душем и закрыв глаза, наслаждался живительной влагой резких струй. Они бодрили тело и, массажируя кожу, придавали сознанию какую-то приятную энергию утра, нового дня.
Но там, в прихожей, все настойчивее и настойчивее курлыкал звонок.
Он словно предвестник беды не умолкал.
Вилор понял, что придется идти открывать, что настырный визитер не успокоится.
Он не уйдет.
Он пришел и все будет, так как будет!
Щукин вышел из душа и, накинув махровый халат, подошел к двери в прихожей.
В этот момент он прочему-то не стал смотреть в глазок.
Почему?