– Что ж, в таком случае, чтобы мне не запутаться, почему бы не начать с оттенков серого? – проговорила Аурелия.
Лукас пытался понять, какое отношение этот выбор имеет к только что высказанному им предупреждению, ведь принес он не только черный и белый, а целую гамму цветов!
Но Аурелия уже приняла решение:
– Только серые тона. Которые будут менять насыщенность и глубину каждые пятнадцать секунд. А некоторые из них – каждую минуту.
После чего она объяснила своим девушкам-полотнам:
– Прежде всего, каждая из вас должна проглотить по белой капсуле, действие которой продлится примерно полчаса. В случае необходимости я попрошу вас принять дозу повторно. Также я раздам вам черную и желтую капсулы, длительность их эффекта различна. Их вы должны проглотить ровно в тот момент, когда я вас об этом попрошу. Вы согласны?
Все без исключения подтвердили свое согласие одобрительными кивками. Затем девушки, словно по команде, машинально вскинули руки, чтобы снять с себя саронги [50] , служившие им в мастерской своего рода рабочей формой.
Аурелия их остановила:
– Пока не раздевайтесь! Хочу посмотреть, как одежда будет смотреться на вашей серой коже.
Лукас с досадой поджал губы. Эммануэль заметила это и сочувственно улыбнулась.
* * *
В целом эксперимент начался довольно неплохо. Лукас про себя перечислял свои первые наблюдения:
«Вижу большое многообразие серых оттенков, начиная от светлого, почти белого, и заканчивая черным. Плечи цвета серой куропатки, а ноги – цвета беличьего меха. Руки приобрели оттенок кварца, как у апсары [51] . На янтарно-серых лицах – ониксовые и сапфировые глаза, глаза цвета абсента. По спинам цвета белого золота стекают пепельно-серые, угольно-серые волосы. Цветов действительно много, и каждый из них уникален. Тут и серое вещество, и серая мазь, и серый табак, дымчато-серый, серая патина, серый рассвет, серые тени, серый цвет ядерной зимы, кораблекрушения, цвет серого кардинала, свадебно-серый, серый…»
Были и такие оттенки серого, которые Лукас не смог бы описать даже при всем желании. Но одно он знал точно: именно такие тона нужны были женской половине человечества, чтобы стать столь же простыми и ясными, как сама жизнь в черно-белом цвете.
* * *
Аурелия решила расставить девушек иначе. Она попросила их встать рядом как можно плотнее.
Позади них она принялась размещать то плоские поверхности, то рельефные, то оранжевый экран, за которым сразу же последовал другой – гранатовый, а следом – темно-синий и черный. На последнем она и остановила свой выбор: он ей пришелся по вкусу.
К большому облегчению Лукаса, на некоторых она все же развязала накидки. Но не на всех. И не полностью. Она с какой-то извращенной скупостью являла на свет то одну грудь здесь, то две – там, совсем как в Песне песней [52] .
«Они совсем как горлицы, вскормленные Суламитой», – восхищенно подумал Лукас, не придавая особого значения точности, да и смыслу самой цитаты.
Впрочем, его глаза уже привлек пупок. И он мысленно затянул песнь ветра, обрушившую на это лебединое озеро последний дождь из его серого песка – эта была другая цитата, рожденная его сознанием.
* * *
Не переставая отдавать распоряжения, Аурелия незаметно приподняла шелковую полу саронга одной из девушек, обнажив ее лобок. Но нет! Такая белизна ей не подходила. Тогда она переключилась на другой лобок, но его антрацитовое руно совершенно не сочеталось с общей цветовой гаммой.
Лукас заметил, что каждый жест художницы сам по себе был нежным и почти невесомым. Аурелия не просто делала тела красивыми: эта красота делала ее поистине счастливой; она по-настоящему любила тела девушек. Ее чувственность упивалась численностью и общностью этих тел. А от прикосновений желание только усиливалось.
Лукас понял, что Аурелия была вынуждена вести себя с ними резко и порой даже несколько грубо, иначе она бы уже давно присоединилась к девушкам, встала в их ряды и разделила бы с ними удовольствие от взаимных прикосновений.
Пытаясь оценить ситуацию с научной точки зрения, он вдруг осознал, что серые девичьи были как будто связаны общим продолжительным движением. Ему удалось определить роль, которую в этой колышущейся живой цепи играли пальцы девушек, блуждавшие друг у друга между ног; плавные покачивания бедер и груди; горящие от желания алые губы и появлявшиеся время от времени жадные языки и другие губы, те, что пониже, ненасытные, сочащиеся влагой.
Эти разрозненные элементы, думал Лукас, постепенно складывались в общую картину, принимая вид застывшей потрескавшейся лавы, под которой бурлила и дожидалась своего выхода раскаленная магма будущих оргазмов – их еще не видывала наша планета.
Эта целомудренная планета, размышлял он, где гамма человеческих эмоций столь же бедна, как и цветовой спектр рыночной продукции.
Планета, страдающая от недопонимания, где люди говорят лишь о том, какого цвета верхняя одежда будет модной в этом сезоне. Потому что, даже если бы они мечтали о другом, им бы не хватило слов выразить свои желания.
* * *
– Что ты об это думаешь? – спросила Эммануэль шепотом, словно они находились в соборе.
– Как зовут вон ту, с голой грудью? – рассеянно спросил он.
– Которую? Теперь их уже двое.
– Ту, чьи формы сделаны как будто с использованием сферического циркуля и чья кожа только что так потемнела.
– Если ты про брюнетку, то это – Санча. А блондинку зовут Вивек. Кто из них тебе больше нравится?
– А вон та, у которой виден лишь один живот, потому что все остальное скрыто за телами ее подруг?
– Это Ирмина. Я знала, что она тебе приглянется.
– Живот и впрямь классный, – отметил Лукас.
Потом он указал куда-то пальцем:
– А вон там! Слева. Эта задница как раз меняет свой серый цвет пиджака генерального директора на серый-цвет-взволнованного-детеныша-тюленя. А эти формы, ты посмотри, такими не может похвастаться сама риманова геометрия! [53] Трудновато будет написать функцию для подобной кривой, хотя и формула груди будет выглядеть не проще. Вот ты все время хвастаешься, а смогла бы ты написать эти формулы?