– Миниатюрный такой, бледноватый коротышка в котелке?
– Здесь только имя «мистер Бикель». Я не могу описать вам его внешность. Что-нибудь не так?
– Негодяй пялится сквозь замочную скважину на нашу ванную комнату. Только и всего.
Последовало долгое молчание.
– Откуда вы знаете? – спросил наконец голос на том конце провода.
– Ну, я присел и… – муж запнулся, сглотнул слюну. – Видите ли, я…
Он прикоснулся к телефону, опасаясь, что аппарат вот-вот взорвется у него под носом, и сказал: – Ладно. Не будем больше. Это бесполезная затея.
И повесил трубку, обливаясь потом.
Жена посмотрела на него:
– Ну как?
– Чертов администратор, словно намекает на то, что это я шпионю.
– А разве не ты?
– О боже, и ты Брут!
– Сказано же в Библии: «Ищите и обрящете».
– Терпеть не могу Библию, – откликнулся муж. – Цитаты на все случаи жизни. И если не из Библии, то из Вилли Шекспира.
– Почему бы тебе не заклеить замочную скважину пластырем, – предложила жена.
Он сел на кровать, и у него стала медленно отвисать челюсть.
– Отличная идея, черт возьми!
Так он и сделал.
– Вот тебе! Получай!
– А сейчас он смотрел на тебя через скважину? – полюбопытствовала жена.
– Не знаю. Не проверял.
– А ты проверь, – сказала она, накрашивая губы помадой.
– Послушай, Глэдис!
– Проверка не повредит.
– Черт, я только хочу, чтобы меня оставили в покое!
Он оторвал пластырь от замочной скважины и склонился к ней.
– Черт побери! Сгинь! Пропади! Всё, звоню администратору!
– Чарли, – сказала жена.
– Вот, полюбуйся сама!
Она засмеялась и подошла. Наклонилась и посмотрела в замочную скважину. Потом выпрямилась, пожав плечами, и вернулась к своему прежнему занятию – припудриванию щек перед зеркалом в ванной.
– Ну и? – воскликнул муж.
– Если ему так уж хочется проводить все часы своего бодрствования, прилепившись к замочной скважине, то нам должно быть на это наплевать, – заключила она.
– Ты видела этот глаз – прямо сейчас?
– Видела.
– Ну вот опять!
– Но кому какой от этого вред? Он ничего не может увидеть.
– В том-то и дело. Вторжение в частную жизнь.
– Не ощущаю никакого вторжения.
– Не говори пошлостей, – сказал он.
– Может, это знак внимания, – предположила она. – А вдруг мы его заинтересовали? Представь себе, что он писатель, которого привлекают сценки из жизни космополитов.
– Ей-богу, он скорее чокнутый.
– Он малость тронутый, как таких величала моя мама, – сказала жена, приводя в порядок прическу. – Те, кто в Кантоне вставал спозаранку, чтобы собрать росу с папоротника, плавал в полночную грозу или загромождал свои жилища старыми газетами, хрусталем или резиновыми покрышками – малость тронутые. «Капустной молью траченные в темноте», – говорила она. Мама посылала стихи в дамские журналы. За тридцать лет ее опубликовали лишь однажды.
– Меня так и подмывает засунуть в замочную скважину водяной пистолет и нажать на спуск.
– Что? – спросила жена, занятая своими мыслями.
– Чертов синий глаз, – пробурчал он.
– Желтый.
– Не понял, – сказал он.
– Желтый, – сказала она. – Вроде кошачьего.
– Когда я вижу синий, я знаю, что это синий, – сказал он обиженно.
– Желтый, – настаивала она.
– Синий.
– Сам посмотри.
Она кивнула на замочную скважину.
Он наклонился. Выпрямился. Глянул на нее.
– Си-ний, – выговорил он каждый слог в отдельности.
– Я готова поклясться, – изумленно сказала она.
Она подошла и снова заглянула в скважину.
– Желтый, – сказала она, разгибаясь. – Чарли, ты что меня разыгрываешь?
– Да прекратишь ты наконец или нет! – вскричал он, отстраняя ее.
И пристроился к замочной скважине.
– Синий, черт побери. Эй ты там! Вон! Пошел прочь! Слышишь!
– Ладно, с меня хватит, – сказала жена, направляясь к выходу. – Пойдем завтракать, а то я сойду с ума.
– А может, ты меня разыгрываешь?
– Чарли, глаз был желтый.
– Значит, это какие-то дьявольские проделки! У него явно разного цвета глаза. И он жульнически пользуется этим преимуществом, чтобы подорвать наши брачные узы.
– А ты часом не дальтоник? – поинтересовалась она, выходя из номера.
– Только не надо теперь всё сваливать на меня!
Их дверь щелкнула. Они находились в коридоре. В двадцати футах от них стоял маленький человечек и прилаживал к голове свой котелок, словно тот был неотъемлемой принадлежностью его черепа, а не просто приложением к последнему.
– А! Вот ты где! – хотел было воскликнуть муж, но промолчал.
Жена, казалось, собиралась сказать ему «доброе утро».
«Я должен что-то сказать, – думал муж. – В конце концов, это на него мы только что орали через дверь. Или не на него? Как знать? Может, с ним живет еще кто-нибудь. Нет. Я не слышал голосов. Там всего лишь один жилец, уже такой знакомый в нашей ванной, или его часть. В любом случае это он и его треклятый глаз. Но теперь мы стоим в коридоре, и мой чертов язык не шевельнется и не пикнет».
Маленький человек прошел мимо. Его нос указывал строго в конец коридора, подобно тому, как тонкая, чувствительная дрожащая стрелка смотрит на север, отзываясь на зов магнитного полюса. Он тихо прошагал мимо, не глядя на них, но они увидели его глаза, когда он поравнялся с ними. Они проводили его взглядами, поворачивая за ним головы, следя, как он удаляется, сворачивает за угол и исчезает из виду.
Муж схватил жену за руку и сказал:
– Карие.
Она посмотрела на него и медленно кивнула.
– Карие, – подтвердила она. – Как у собаки.
Маленький человечек сидел в вестибюле, без газеты, и смотрел на людей, спускавшихся к завтраку. Он по-прежнему сидел и смотрел, когда они вышли после завтрака, полусытыми, так как не были голодны.
– О, – сказал муж. – Я кое-что забыл. Мне нужно подняться в номер. Извини.
Он метнулся к лифту, который вознес его по шахте, где по-змеиному извивались кабели и гулко гудело электричество.