бедою прикинулось. И обошлось.
Как маршировалось тогда на плацу нам –
всё вроде не снилось, а кажется сном.
Сыграй мне, горнист, тыловую канцону,
а всем остальным сыграй: рота, подъём.
* * *
Расскажу, раз дали слово,
с кем встречался на Покров.
Помнишь Толю Кобенкова?
С ним был Гена Русаков.
Сделай музыку потише,
я ещё не досказал.
За столом был Боря Рыжий,
Ваня Волков разливал.
На земное притяженье
пух летел с тяжёлых крыл.
Значит, был там Маркин Женя,
И Кабанов Саша был.
И давали, соловея,
буриме и гопака
три, наверное, еврея,
три, быть может, русака.
Алю мяли, брагу пили,
после вдоль и вглубь земли
поспешили, наследили,
за собой не подмели.
Сорок тысяч разных строчек,
ветку хвои к декабрю
я смету в один совочек,
себе чаю заварю.
Колокольчик беззаботный,
не заманивай меня.
До свиданья в преисподней,
до видзения, родня.
* * *
Я куплю себе портрет Сталина
Три на три
В подсобке закрытого на вечный ремонт музея
У сторожа, который ничего не помнит
Не помнит даже Сталина
Я куплю себе портрет Сталина – Трубка, френч, лукавый прищур – Блядь дешёвая купит Рублева – Бить земные поклоны и плакать – Все шалавы закупятся дурью –
Все набьют себе щёки жалостью – Плохиши, вашу мать, перевёртыши – Я глаза вам повыдавлю, ироды – Эти гиблые эти мёрзлые – Эти вами ли земли обжитые?
Нераскаянный на развалинах – Пращур внуков моих растерявшихся – От огней святорусского табора – Я куплю себе портрет Сталина – Гадом буду, я сниться вам стану – Здравствуй родина! Мы – твоё стадо
Мы и быдло тебе и паства – Мы тебе приготовим блюдо – из двух тысяч годин бесстрашия – Жри, собака! заплачено кровью! – Разворована наша житница –
Едет на бок седая кровля – Неприступные наши ворота – Разодрала как рот зевота – Хахаль твой ходит гоголем-моголем – Достоевская моя родина – Роговица глаза оленьего – Злыми псами кишок твоих вырвано
Ах, шалавы иконописные – поднимите свои бесстыжие – свои юбки цветные алые – свои очи как Бог уставшие – свои головы дурьи рыжие – Ах, поэты мои рублёвые – сколько ереси в вас это надо же – Мои девочки беспонтовые – Мои мальчики бесшабашные
Павел Васильев – Иван Приблудный – Борис Корнилов – Осип Мандельштам
– Приходите ко мне мои близкие – Будем есть с вами чёрные ягоды – Я прошу вас о понимании – Я несу вам просьбу о милости – из моей поднебесной волости – Имена ваши – в моём имени – Наша родина – нам заступница – Выше, взоры и тише, музыка – Начинается день поминания
– Я куплю себе портрет Сталина –
* * *
Неотвратимо, будто в ад,
тоска гнала шпану на площадь,
где колобродит Коловрат
и Пересвет Ослябю точит.
Но там ковшом разрыли рвы,
ко рвам сгоняли обречённых,
и у небесной синевы
стал привкус горестный и чёрный.
С тех пор здесь стыть и волчий гай,
душа томится белым снегом,
и едет к чёрту на рога
как лошадь с мёртвым печенегом.
* * *
звук колокольчика
запах цветов
ты
в одиночестве танцующая вальс
на холме
твои ножки так соблазнительны
самый светлый сон мне приснился
в трясущемся грузовике
где я затерялся среди трупов людей
расстрелянных вместе со мною
* * *
Какое жуткое стремленье –
Не встретить телом тот ожог,
что как корявое растенье
из пасти вырвет смертный вздох.
Вкус пороха коснётся праха,
настигнет сердце пустота.
Играй, мой сын, не ведай страха.
мы здесь с тобою навсегда.
* * *
Я не хочу победы в этой войне,
кому нужны проспекты в чёрном огне.
Всем сразу станет хуже – только не нам.
Не зли царь-пушку, слушай – жми по газам.
Держите лица, бесы, подальше от нас,
иначе лица резко станут без глаз,
и будет вовсе нечем вам посмотреть
в каком обличье нынче пришла ваша смерть.
Сержант ваш Пеппер, что же – а наш Костолом,
он все вопросы может ставить ребром,
и если ты вдруг зарвался – тебе, брат, пора –
иначе есть все шансы уйти без ребра.
Здесь смерть едва ли можно читать по слогам:
открыл свой рот и, Боже, она уже там,
а тех, кто нам не рады – я не виню:
всех мёртвых ждёт награда – встретить родню.
Я не хочу победы в этой войне,
Я не люблю портреты в чёрной кайме.
Станцуют шуба-дуба дети трущоб.
Харон, греби отсюда, пока не огрёб.
В полночный зной в кафе у Иордана
смешалось всё. Коктейль не остужал.
Лица касался вдохновенный жар:
мягка волна взрывная, как сметана.
Дрожит висок. Куда нам наступать?
Восток разрознен. Всюду рубежи.
Смешалось всё. И жалок автомат.
Мозг ужасом раздавлен как томат.
О, позвоночник мой, – тебя не убежишь!
Над океаном мороки возникли,
их шаг гремит, как радостный скелет.
Здесь полночь бьют изящные зенитки,
их алый зёв к Всевышнему воздет.
Но не дарует Он ни окрика, не вздоха.
Грудные клетки в крике рвёт пехота, –
сердца на волю отпускает, озверев.
И пенье упокойное Востока.
И горла тонкие зениток на заре.
Восход уже теряет рубежи.
Сдирая шкуру, сладко обнаружить
ржаное мясо. Здесь наслоен жир.
Топчу ногой: Восток, яви мне душу!
Ужели она – жалкая прореха?
Внутри Саддама ветер ищет эхо,
внутри Адама глухо, как в земле.
Но на Содом заявится проруха
в ушанке и с лицом навеселе.
Страшись тогда, испитый неврастеник.
Вомнёт тебя спокойная пята.
И будет мир. И в мир придет цветенье.
Корявых гусениц увидим мы в цветах.