Но я должен ее спасти!
«Тогда дерись!»
Контейнер с гранатометом в останках разбитого (но не загоревшегося!) «триста четвертого» мне все-таки удалось добыть.
Вспоминая инструктажи, проведенные для нас Валерой Шуваловым, любимым ротным Свасьяна, я повернул мушку вверх до упора, выдернул чеку ударно-спускового механизма и машинально поднял предохранительную стойку. Собственно, этими тремя операциями и исчерпывалась вся подготовка к выстрелу из гранатомета РГУ-35 «Удод».
Передовой «Шамшир» — единственный, который оставался в моем поле зрения на тот момент (остальные потонули в пыли) — благополучно преодолел «болото», опустился на гусеницы и теперь доворачивал… ровно туда, где стояла наша, «триста третья», машина!
Я мог выстрелить в танк сразу, не меняя позиции. Но, как я уже начинал понимать, этим я Таню не спасу. Бить надо наверняка. А потому я опустил предохранительную стойку обратно, собрался с духом (его оставалось немного, честно признаюсь) и со всех ног рванул вперед, нырнув в густой шлейф дымзавесы.
Перемещался я по преимуществу размашистыми прыжками, которым обзавидовался бы кенгуру.
Легко понять, что на очередном прыжке я обнаружил, что допрыгался. Мои сапоги по самые голенища погрузились в невероятно вязкую жидкость.
Я попал прямиком в «болото».
Я рванулся, но сразу же понял, что можно не рыпаться. Без посторонней помощи покинуть аномалию невозможно!
Главное теперь — не терять равновесия. То ли, падая, сломаю себе обе ноги, то ли просто влипну в «болото» всем телом, как муха в сироп…
Мое положение в ту секунду было столь нелепым, что мне оставалось только рассмеяться горьким, деревянным смехом.
«Умру стоя, гады».
Я поднял предохранительную стойку, поудобнее приладил на плече пусковую трубу.
По моим расчетам, «Шамшир» находился от меня совсем близко, где-то по левую руку. Сейчас он должен был давить «триста третий» бэтээр.
«Ну где же? Где же ты, гад?»
Я оставался жив только благодаря дымзавесе — без нее меня вмиг срезали бы клонские пулеметчики. Ведь я вызывающе торчал, как перст в поле, на краю «болота» и не имел возможности поклониться вражеским пулям даже при всем своем желании.
Однако же сам я тоже ни черта не видел.
Вот бы что-нибудь случилось и хоть немного проредило проклятую дымзавесу!
Я страстно желал этого. И мысль о пулях, которые разорвут мое бренное тело, как селезня — заряд медвежьей картечи, не казалась мне больше непереносимо страшной.
Только бы выпустить гранату!
И — случилось.
Взорвалось нечто, по общим ощущениям, среднекалиберное, с заметным фугасным эффектом. (Это были снаряды пушки «Ирис», подвешенной на наших истребителях, но о них я тогда и думать забыл.) Волна горячего воздуха вырвала из дымзавесы большой клок и едва не завалила меня на спину — но я все же устоял.
В образовавшемся окне я увидел именно то, на что рассчитывал: корму «Шамшира». А спарка пулеметов, установленная в кормовом листе, «увидела» меня. Стволы дернулись в мою сторону.
Я выстрелил быстрее.
Вой выпорхнувшей из трубы реактивной гранаты полностью растворился в какофонии боя.
Граната ударила в кормовой лист вблизи от шаровой маски пулеметов. К счастью, взводилась она еще в пусковой трубе, так что минимальных ограничений на дальность выстрела гранатомет РГУ-35 не имел.
Я лишь в самых общих чертах представляю себе, что именно произошло вслед за этим.
Ясно, что тончайшая, неотразимая игла жидкого экавольфрама, пронзившая броню, сразу же повредила механизмы дистанционной наводки кормовых пулеметов. Куда она пошла дальше — я не знаю. Вероятно, к электроприводу…
Так или иначе, правая гусеница «Шамшира» сразу же застопорилась, а левая, продолжая вращаться, начала с натугой проворачивать танк на месте. Левая кормовая башня крутнулась на меня, одновременно придавая автоматическим пушкам отрицательный угол наведения…
И тут в недрах «Шамшира» что-то ахнуло. Боекомплект пулемета? Боеукладка автоматических пушек? Что-то более фундаментальное?
Не знаю. Но снарядов, которые непременно смели бы мою одинокую фигуру с поверхности «болота», танк выпустить не успел. Вместо этого он вздрогнул, исторг из-под бронеколпаков вентиляционной системы тонкие синие языки пламени, присел на задние катки, перевалился на передние…
И сразу же, без паузы, на барабанные перепонки, на всю поверхность тела навалился победный рев выбирающихся из пике «Орланов». А на крыше центральной башни клонского голиафа выросли дымчатые поганки — это рвалась наружу черная гарь, выброшенная разрывами из новых пробоин.
Танк пал жертвой бронебойно-фугасных снарядов «Ириса», замечательной тульской авиапушки.
Вот что значит — абсолютное господство в воздухе!
— Знай наших, — прохрипел я.
Я отшвырнул опустевшую трубу гранатомета и достал из кобуры пистолет.
Сейчас из «Шамшира» полезут контуженные танкисты. И я убью всех.
— Саша! Там Коллекция! Коллекция горит!
— Что, Таня? Что?! Громче!
— Кол-лек-ци-я!!!
— Очень жаль! Но я! Не могу ходить! Вот Терен… Терен, вы слышите?! Да, вы, черт бы вас побрал!
— Чем могу служить?
— Меня надо вытащить отсюда! Я в «болоте», видите?
Бой закончился почти сразу после появления наших «Орланов». Истребители изрешетили «Шамширы» в верхнюю проекцию из подвесных авиапушек. И вся любовь.
Один танк взорвался. Остальные упали в «болота» и лениво горели, почти непрерывно разражаясь оглушительным треском — рвались многочисленные патроны и невесть еще какая дрянь.
Вокруг горы В-2 кружились разъяренные «Пираньи», пытаясь обнаружить замаскированное укрытие, из которого, как голуби из шляпы фокусника, возникли клонские танки. С той же целью туда были направлены пешие разведгруппы.
Ну а я… А я стоял, как дурак, в «болоте» и озабоченно хлопал себя по карманам. Куда запропастились сигареты?
Таня была невредима.
Филимонов — легко ранен.
Локшин и Терен тоже живы.
Все гражданские моей группы уцелели!
Погиб только один солдат, ехавший с нами на броне. Ну а сам БТР был смят «Шамширом» — за секунду до того, как я влепил в него гранату.
Из «болота» меня вытащили на удивление легко. Благо, подходящих обломков и ошметков кругом валялось предостаточно, да и от берега меня отделяли всего лишь метра полтора. Терен на пару с Филимоновым притащили и уложили на поверхность обугленное водительское кресло, а поверх него — большой кусок халкопонового брезента.