На снимке, сделанном, очевидно, в пабе, они держались за руки. Лоррейн вся светилась, а Лэйнг сидел с озадаченным видом; глаза щелочками темнели на отечном лице. Можно было подумать, он принимает стероиды. Волосы, похожие на лисью шкуру, не поредели, но в остальном Страйк затруднялся найти черты отлично тренированного молодого боксера, который когда-то укусил его за щеку.
– Сколько времени вы были вместе?
– Десять месяцев. Познакомились вскоре после маминой смерти. Ей было девяносто два – она жила тут, со мной. Я еще и за соседкой ходила, за миссис Уильямс, та до восьмидесяти семи дотянула. Уж в маразме была. Сын у ней в Америке живет. Донни хорошо к ней относился. Лужайку подстригал, еду покупал.
Этот ублюдок знал, с какой стороны заходить, думал Страйк. Для больного, безработного и нищего на тот момент Лэйнга одинокая женщина средних лет, которая умеет готовить, живет в собственном доме и только что унаследовала материнские деньги, была просто подарком судьбы. Чтобы к ней подольститься, достаточно было изобразить сочувствие. Лэйнг умел включать обаяние, когда ему это требовалось.
– Когда мы познакомились, он был еще ничего, – угрюмо проговорила Лоррейн. – Правда, помогать мне особо не мог. У самого проблем куча. Воспаление суставов и все такое. Ему уколы нужны были… Потом начались перепады настроения, но я-то думала, это все из-за болезней. Никто ведь не ждет, что у больного человека вечно будет рот до ушей. Не все же такие, как мама. Она была просто уникум: здоровье ни к черту, а она всегда с улыбкой и… и…
– Я вам достану платочек, – предложила Робин и медленно, чтобы только не потревожить собаку, положившую голову ей на колени, наклонилась к коробке в вязаном чехле.
– Вы заявили о пропаже драгоценностей? – спросил Страйк, когда Лоррейн получила платок и начала утирать лицо между длинными затяжками.
– Нет, – мрачно ответила она. – Зачем? Их бы все равно не нашли.
Робин подумала, что Лоррейн просто не хотела выставлять напоказ свое унижение и потому заслуживала сочувствия.
– А жестокость он не проявлял? – деликатно поинтересовалась Робин.
– Бог с вами, – удивилась Лоррейн. – Не потому ли вы приехали? Он кого-нибудь покалечил?
– Мы не знаем, – сказал Страйк.
– Вряд ли он мог кого-то покалечить, – продолжила она. – Не такой он человек. Я и полицейским так сказала.
– Извините, – вклинилась Робин, поглаживая дремлющую собачонку, – но я так поняла, что вы не заявляли о краже?
– Это потом было, – объяснила Лоррейн. – Через месяц с лишним после его исчезновения. Кто-то вломился к миссис Уильямс, дал ей по голове и ограбил дом. Полицейские у меня дознавались: где Донни? Я говорю: «Он давно тут не живет, выехал». Короче, говорю им, Донни бы на такое не пошел. Он ей всегда помогал. И не стал бы на старуху с кулаками лезть.
Когда-то они держались за руки в пабе. Он подстригал старухину лужайку. Лоррейн отказывалась верить, что Лэйнг – исчадье зла.
– Предполагаю, ваша соседка не смогла описать преступника? – спросил Страйк.
Лоррейн помотала головой:
– Она сюда не вернулась. Умерла в доме сестринского ухода. А в «Нортфилде» теперь семья живет. С тремя малыми детьми. Уж такие шумные, а еще хватает наглости на собаку жаловаться!
Расследование зашло в тупик. Лоррейн не представляла, куда направился Лэйнг. Не могла вспомнить, упоминал ли он какие-нибудь города, кроме Мелроуза; не знала его друзей. Когда до нее дошло, что он исчез с концами, она даже стерла номер его мобильного. Страйк и Робин попросили у нее фотографии Лэйнга, но никакой другой помощи она предложить не смогла.
Собака громко запротестовала, когда Робин вытащила из-под нее свои теплые колени; судя по всем признакам, псина решила выплеснуть свое недовольство на поднявшегося со стула Страйка.
– Уймись, Тиггер, – проворчала Лоррейн, с трудом удерживая на диване рассвирепевшую собаку.
– Не провожайте нас! – прокричала Робин, перекрывая оголтелый лай. – Спасибо огромное за помощь!
Лоррейн, немного печальнее и несчастнее, чем до их прихода, осталась сидеть с поднятой кверху забинтованной ногой в захламленной, прокуренной гостиной. Истеричный собачий лай сопровождал их до мостовой.
– Надо было хотя бы чаю ей заварить или еще как-нибудь помочь, – виновато сказала Робин, когда они сели в машину.
– Она не понимает, как легко отделалась, – жестко возразил Страйк. – Вспомни ту старуху, – он указал на «Нортфилд», – которая получила по голове за свои грошовые сокровища.
– Думаешь, это Лэйнг сделал?
– Конечно Лэйнг, скотина! – взорвался Страйк, когда Робин прогревала двигатель. – Все спланировал под видом помощи. И заметь: вроде как артритом мучился, а сам газонокосилкой орудовал, старух калечил – и ничего.
Голодная и уставшая, с головной болью от прокуренной затхлости гостиной, Робин сочла за лучшее кивнуть и сказать, что, наверное, он прав. Она была удручена этим разговором, и перспектива провести два с половиной часа в дороге уже не казалась заманчивой.
– Ну что, поехали? – спросил Страйк, посмотрев на часы. – Я обещал Элин, что вечером буду.
– Конечно, – ответила Робин.
Но по какой-то причине – возможно, из-за головной боли, возможно, из-за зрелища немолодой женщины, прозябающей в «Саммерфилде» наедине с воспоминаниями об ушедших от нее любимых людях, – Робин вновь оказалась на грани слез.
I Just Like To Be Bad [56]
Иногда он тяготился общением с гопниками, которые считали себя его друзьями; к ним его толкало только безденежье. Основным их занятием было воровство, главным развлечением субботнего вечера – пьянство; а они к нему тянулись, думали, он им кореш, дружбан, ровня. Надо же: ровня!
В тот день, когда обнаружили ее тело, ему хотелось просто побыть одному, чтобы окунуться в газетные репортажи. Почитывать такие материалы – одно удовольствие. Его переполняла гордость: впервые он сумел убить в уединении, без суеты, на свой вкус. И с Секретуткой намеревался сделать то же самое; насладиться ею живой, а потом прикончить.
И только одно капитально портило настроение: нигде не упоминались письма, которые должны были навести полицию на Страйка: пусть бы этого гада таскали на допросы, гнобили, пусть бы замарали его имя, пусть бы тупая серая масса решила: дыма без огня не бывает. Однако на глаза попадались только репортажи, сообщения, фотографии квартиры, где он ее прикончил, интервью со смазливым мальчишкой-копом. Все материалы требовалось сохранить на память, вместе с частицами самой девушки, которые добавились к его заветной коллекции.