Увы, подобный демарш был бы крайне негативно оценен профессиональным сообществом – и потому Гэри в очередной раз приготовил ничем не выдающийся доклад, который, очевидно, заслужит негромкие аплодисменты и сдержанное одобрение аудитории.
В ожидании своего выступления он слушает чужие, и мысли скачут, как на скучной лекции в студенческие годы.
Тараканы из Der Sturmer напоминают о тараканах, которые вдруг завелись в душевой их нью-йоркской квартиры. Гэри уже боялся заходить в душ, особенно ночью, когда тараканы разбегались от включенного света, словно черные точки перед глазами. Месяц назад он написал письмо домовладельцу, попросил как-то решить проблему – и получил уклончивый ответ, что проблему тараканов будут решать глобально, на уровне всего дома. Если Гэри что-то понимает в инсектологической риторике Манхэттена, это значит, что проблема так и не будет решена.
Следующий докладчик говорит о семантике белого-как-чистого и черного-как-грязного, и Гэри вспоминает платье Омоту, темнеющее от брызг, и думает, что если бы они не вернулись к столику (Тамми мирно слушала совсем уже пьяного Оливера), влажная ткань почернела бы и слилась с кожей Омоту, символически раздев ее перед Гэри.
Он напился вчера, да, напился как дурак и ревновал Тамми к Оливеру. Как это ему пришло в голову?
Понятно как. Он всегда знал, что недостаточно хорош для Тамми. Едва увидев их вместе, в голубой воде бассейна, Гэри понял, что Оливер был бы для Тамми лучшей парой, чем он сам.
Но все равно: ревность – проявление инстинкта мужчины-собственника, она унижает, она недостойна современного человека. Поэтому утром Гэри сказал, что Тамми совершенно ни к чему слушать его доклад – она и так знает все, о чем он скажет: каждую свою мысль он сто раз проговаривал перед ней. Тамми нечего делать на этой скучной конференции, и он будет только рад, если она пойдет на пляж с Оливером и Омоту.
Ну, молодец. Проявил сознательность. Выступай теперь перед равнодушным залом таких же скучающих профессоров, как ты сам.
Вздохнув, Гэри берет папку с докладом и под жидкие аплодисменты поднимается на кафедру.
Он заметил Омоту, как раз когда приступил к выводам – сформулированным, несмотря на очевидную самому Гэри банальность, в меру изящно и парадоксально. Она сидела в пятом ряду, переплетя длинные черные пальцы, косички покачивались в такт кивкам. Похоже, сидела уже давно – только близорукий Гэри мог не заметить раньше. Дыхание перехватило: почему Омоту здесь? Опять поругалась с Оливером? И, значит, Тамми…
От волнения Гэри пропускает промежуточный тезис и, извинившись, возвращается назад. Какой ерундой кажется сейчас все, что он говорит. Закончить скорее, узнать у Омоту, куда подевались Тамми и Оливер. Ей же тоже должно быть не все равно? А может… может, она сама рада избавиться от надоевшего и хамоватого любовника?
Гэри не может рассмотреть выражение лица Омоту, но ему кажется: она улыбается. Может, ей просто нравится его доклад? Вряд ли, конечно.
Оттараторив выводы, Гэри возвращается в зал, председатель объявляет перерыв, и все устремляются к термосам с кофе.
Гэри пытается протолкнуться к Омоту, но кто-то берет его за локоть. Он оборачивается.
– Прекрасный доклад, милый, – говорит Тамми. – Хорошо говорил, только в конце немного скомкал.
– Ты была тут?
– Ну да. Пришла еще на нацистских тараканах, но не могла до тебя добраться. Махала, но ты не заметил.
– А Оливер?
Тамми пожимает плечами:
– У него какой-то конференц-колл, он все утро проторчал в номере. Мы с Омоту плавали в бассейне. Она, кстати, тоже собиралась прийти.
– Да-да, – кивает Гэри, – я ее видел, вот же она!
Раздвигая толпу туго затянутым бюстом, Омоту спешит к ним модельно-спортивным шагом.
– Гэри, я потрясена! – кричит она. – Даже не ожидала, что ты занимаешься такими интересными вещами!
Оливер и Омоту сидят в креслах бизнес-класса. Они покидают Кауай, покидают наш рассказ, и теперь уже некому видеть в Гэри Розенцвейге мелкого невротика, нью-йоркского неудачника из Сити-колледжа, пародийную фигуру из фильмов Вуди Аллена.
Омоту глядит в окно. Далеко внизу, посреди бескрайнего океана – маленький остров, затерянный между Америкой и Азией, песчаные пляжи, плавники акул в прибрежных водах, угрозы цунами, тропические цветы, пальмовые листья и полуголые туземки. Нигерия – где-то на другом конце света, в другом полушарии.
Оливер опускает спинку сиденья и надевает наглазник: в самолете он любит спать. Омоту достает из сумки «Унесенных ветром».
Крылатая серебряная капля удаляется, превращается в точку, исчезает. След от самолета растворяется в тихоокеанском небе.
(перебивает)
Я люблю эти райские пляжи и кокосовые острова. Но это всегда такая… сложная история.
Однажды мы три лета подряд отдыхали в одной и той же бухте, небольшой и уютной. В ней было несколько ресторанов, и вечерами они всегда были переполнены. К причалу приставали маленькие яхты или моторки. На рейде стояли яхты побольше, как у русских олигархов.
Но все равно там было удивительно спокойно.
Еще мы брали катер напрокат и плавали в соседние бухты. Которые часто вообще пустовали. Я детям так и говорил:
– Смотрите, запоминайте. Август. Средиземное море. Бухта. И кроме нас – никого. Вы своим внукам будете рассказывать, а они вам не поверят.
Я вообще думаю – это был мой вариант рая.
Однажды вечером мы сидели в ресторане. Солнце садилось в море. Волны шумели, мачты яхт покачивались… такой был покой, такая тихая радость.
И мне вдруг стало обидно, что я не здесь родился. Что сюда попал, когда мне уже за сорок! А потом я подумал про своих родителей, про своих бабушек и дедушек. Они никогда так отдыхать не ездили. Разве что в Сочи или в Крым. В советские гостиницы или в частный сектор. Это даже сравнить нельзя.
И вообще – поколения русских людей в таких местах никогда не оказывались – просто потому, что родились не там и не в то время.
Мне так грустно стало.
Я чуть не заплакал там, посреди этого рая.
Покрытый мхом камень, на нем иероглифы и даты. Рядом – свежие цветы.
– Ты представляешь, – говорит Гэри, – это же больше ста лет, прошлый век… то есть позапрошлый, – поправляется он.
Тамми в легком летнем платье, в плетеной зеленой шляпе из пальмовых листьев – да-да, от того самого древолаза из Бруклина – нагибается и пытается разобрать дату: 18… – а дальше стерлось. Но цветы свежие.
– Ты понимаешь иероглифы? – осторожно спрашивает Гэри. – Вроде японцы их заимствовали…
– Что тут понимать? – улыбается Тамми. – Имя, фамилия, профессия – что еще тут могли написать?