Она проходит к стене, наклоняется и, откинув с пола угол ковра, открывает небольшой люк. Крякнув, женщина спускается в подпол.
– Помочь чем? – кричит Сергей.
– Давай! – гулко отзывается Эльза. – Принимай!
Мальчишка ковыляет к погребу, нагибается. Из открытого люка тянет могильным холодом. В нас ударяет запах сырости и плесени, к которому примешивается тонкая и непонятная сладковатая нотка. Смутная догадка об источнике этого запаха молнией вспыхивает в голове пацана.
Так пахнет только начинающее гнить мясо. Сухову становится страшно. Его бьет частая дрожь. Кажется, что из погреба на него смотрит сама смерть.
– Эй, наверху, принимай же! – раздается снизу.
Пацан пересиливает себя, нагибается. Держась одной рукой за верхнюю ступеньку лестницы, он забирает из рук женщины запотевшую банку с домашними заготовками, покрытую пылью бутылку вина и корзину со снедью. Сергей ставит все на пол и замечает, что бетон вокруг люка густо заляпан плохо оттертыми бурыми пятнами.
Сердце у мальчишки резко прибавляет оборотов. Ему хочется рвануть по коридору, но он понимает – в его положении и состоянии далеко не убежать. Он решает не показывать вида, что он что-то заметил.
От невеселых мыслей пацана отвлекает голос Эльзы:
– Уф! Умаялась я совсем, – говорит женщина, ставя ногу на первую ступень лестницы.
– Давай мне руку! – у мальчишки изо рта валит пар. – Я вытяну тебя!
Сухов помогает Эльзе выбраться, и они садятся за стол.
– Ешь, пей, не стесняйся, – кивает пацану Эльза. – На вот, бери, – она пододвигает к нему вилку и нож, достает из корзины кусок сала и сваренную в кожуре картошку. – Тебе сил набираться надо.
Женщина открывает бутылку и разливает вино по стаканам, улыбается:
– Не подумай, что я так каждый день ужинаю. Просто есть повод: ты вроде как с того света вернулся.
Сергей неуверенно берет кусочек сала, нюхает его. Не спеша жует, заедая его картошкой, смакуя каждую крошку еды из той прошлой жизни, вкус которой он уже забыл.
Эльза пьет вино жадными глотками, не обращая внимания на недоуменный взгляд Сергея, затем наливает себе еще стакан, залпом выпивает. Разламывает хлеб, протягивает пацану чуть завядшую луковицу.
– Ешь… давай… не стесняйся… – говорит она чуть заплетающимся языком. – А то и остальные зубы выпадут. Витаминов у нас мало.
Сухов, чуть замявшись, проводит языком по деснам. По уже затянувшимся лункам он понимает, что пары задних зубов у него точно нет. Сергей вопросительно смотрит на Эльзу.
– Моя работа, – сокрушенно вздыхает женщина. – Признаю. Пока ты в бреду лежал, челюсти так смыкал, аж зубы себе поломал, под корень почти. Ты уж извини, стоматолог тот еще из меня… Взяла плоскогубцы и, пока ты в отключке был, выдернула их. Боялась, что загноение начнется.
Сергей отмахивается.
– Да черт с ними… А вот чего мы дальше делать будем?
Женщина мнется, отводит глаза и наконец решается:
– Думаю… ты сейчас больше хочешь узнать ответы на свои прошлые вопросы… Я расскажу, а ты сам решай, паренек, что да как.
Сергей согласно кивает и откусывает кусок от луковицы.
Эльза, смотря в сторону, начинает:
– После Удара, как я потом узнала, в этой деревне живых человек двадцать осталось. Остальные погибли. Кто-то деру дал. Но, думаю, далеко убежать не смогли. Выжили только те, кто по подвалам сразу укрылись, ну и куркуль этот, хозяин дома – Борис. За глаза его Карабасом звали. Ну, как в сказке про Буратино. Только там – выдуманный персонаж, а здесь – самый настоящий. И похож, главное! Авторитет местный. Мужик на оружии помешан был, к апокалипсису готовился, запасался всем. После того как все началось, он главным в деревне стал. Оружия вдоволь, подвал огромный, укрепленный, система вентиляции с очисткой воздуха, припасы, топливо, противогазы… Одним словом, жить можно. Все сюда и перебрались.
Эльза поднимает глаза, смотрит на Сухова, так, что он едва не давится.
– Я думаю, у него на этой почве крыша и поехала. Избранным себя возомнил. Всех, кто посильнее из выживших мужиков, он в расход пустил. Женщин насиловал. Кое-кто сам под него ложился. А что: сила за ним, да и жрать охота. Мужиков, кто послабее, дубасил нещадно. Кто возражать пытался – на улицу вышвыривал и обратно не пускал. Когда двое-трое сдохли, остальные потом и пикнуть не смели. Я думаю, он так самоутверждался.
– И что, никто отпора не дал? – хмурится Сергей. – Ведь все равно подыхать, а так – хоть этого урода с собой забрать.
Эльза вздыхает, смотрит на мальчишку, точно решая, продолжать разговор дальше или нет. Затем резко, со злостью отвечает:
– Тебе легко говорить! Ты еще мальчишка! Максимализм из тебя так и прет. Завали того, прирежь этого. Так только в кино бывает. Ты в войнушку играешь, а в жизни все по-другому. Хотя, – женщина усмехается, – ты уж меня извини, но на вид ты полный доходяга, особенно сейчас, а такое говоришь. Думаю, ты сейчас и курице голову не открутишь. Не суди других по себе. Все мы разные. Кто-то и такой жизни рад был. Это как псы – одного пнешь, он хвост подожмет, а подачку выпрашивает. А на другого руку подымешь, так он клыки покажет. Подыхать будет, а к еде твоей не притронется.
– Ты и в собаках разбираешься? – интересуется Сергей.
– А сам как думаешь? Алабая-то помнишь? – подмигивает Эльза. – Бог детей мне не дал, и мужа уже десять лет как к себе забрал. Дом у меня в деревне, фермерство и возня с животиной не мое, значит, остаются собаки. Их у меня три. Боб, Тор и Динамит. Бойцовые, но послушные, без приказа не пикнут. Дар у меня, что ли, дрессировать их. Что с ними стало, кто теперь знает, но думаю, в обиду себя не дадут. Может, шастают по Кельну и страх на выживших наводят… Но что-то я увлеклась. Слушай, что дальше было.
Эльза выливает остатки вина в стакан и, нервно барабаня пальцами по его граням, продолжает:
– Вскоре, у нескольких мужиков и баб лучевуха началась, а лекарства только у Карабаса. Он их в сейфе хранил. А сейф непростой, так просто не вскрыть, в пол вмурован, только взрывать. А как взрывать, если там лекарства? Им же конец придет.
Эльза замолкает, отхлебывает из стакана, говорит дальше:
– Всех, кто заболел, он в клетку здесь же закрывал – подыхать. Немного воды и еды даст, горсть таблеток на всех. Причем не радиопротекторов, а какую-то лабуду просроченную. Он мне, как лишку тяпнет, говорил, что специально их перед Ударом закупил через знакомых, так сказать, для обменного фонда. А во время постапа, кто их разберет, действуют таблетки или нет. Умер человек и умер – значит, не судьба. Еще собаки эти объявились. Часть поселковых, часть приблудных. В стаю сбились, жрали все подряд. Ну, Карабас и придумал трупы им скармливать. Типа безотходное производство. И волки сыты, и овцы целы. Иногда и живых, заболевших, под стаю пускал. Привяжет человека к забору и ждет, когда его собаки рвать начнут, а сам на второй этаж залезет и смотрит. Вот только, что будет после того, как псы человечину испробуют, он не подумал. Стая наглеть стала. Псы во двор заходили. Пару собак подстрелили, остальные затаились, потом опыта набрались и совсем обнаглели. А нам хоть и изредка, а наружу выходить приходилось. Значит, патроны нужны, амуниция. Все у Карабаса под кодовым замком. Он хитрец, с автоматом даже в сортир ходил, спал с гранатой. Говорил, если что, всех порешит. Параноиком стал. Крыша у него совсем поехала. Оксане – одной из «жен» своих, голову прикладом размозжил. Показалось, что она отравить его хочет. А затем… – Эльза замолкает и сглатывает. – Расчленил, сварил ее и съел. Чтобы другим неповадно было, устрашение типа. С тех пор, хотя продуктов еще навалом было, он умерших потрошить стал и на ледник, в погреб скидывал, а потом ел. Запах до сих пор не выветрился. Вот так, паренек, мы и прожили около года. Он всех под себя и подмял. Даже если и грохнуть его, остальным-то кажется, что без него не выжить. Свыклись как-то, стерпелись.