Он наклоняется, смотрит мне в глаза и, прежде чем я теряю сознание, произносит:
– Добро пожаловать в наш мир, тварь!
Время отматывается назад. Я словно попал в гигантский водоворот, который затягивает меня в прошлое. Перед глазами мелькают образы, воспоминания, лица. Неясные поначалу, они постепенно обретают знакомые черты, словно кто-то настраивает резкость.
Я вижу их – людей Убежища. Худые, изможденные, больные – живые мертвецы, чья агония длится уже столько лет. Они стоят в ряд, смотрят, показывают на меня пальцами, что-то шепчут. Мне кажется, они в чем-то обвиняют меня. За ними виднеются люди с оружием. Их лиц не разобрать – скрыты за масками противогазов. Кажется, что на меня уставились черепа с глазницами, наполненными лютой злобой. Пытаюсь найти хоть кого-то, кому я еще дорог. Есть здесь такие? Ответа нет. Я иду сквозь этот ряд. Впереди темнота. Может быть, я уже умер? Но где тогда светящийся коридор, о котором так любят говорить все те, кто хоть раз переступал незримую черту, отделяющую мертвых от живых? Враки все это. Нет ни ада, ни рая. Мы все обречены на мучения, что в этой жизни, что в посмертии. Там нас ждет такая же борьба, боль, страдания. Никто не стоит у врат и не взвешивает на чаше Судьбы твои грехи. Праведники и грешники, убийцы и их жертвы – они остаются теми, кем были при жизни. Может, это и есть наказание – каждый день делать то, за что ты себя ненавидел, а? Кто знает ответ? Бог? Слышит ли он меня? А может, в этом и заключается правда жизни – все мы равны, там, по ту сторону, и он тогда зло подшутил над нами, дав ложную надежду на справедливость и отмщение? Или мы сами в ответе за себя? От нас зависит, кем ты окажешься здесь, по ту сторону врат? Аз есмь! Только теперь я понимаю настоящее значение этого выражения.
Я проваливаюсь все глубже, растворяясь в прошлом. Стараюсь вызвать в памяти только одно, – то хорошее, что случилось со мной за все эти годы – ее лицо, ее руки, ее губы. Машулька. Единственный человек, которому я нужен такой, какой я есть. Без таланта выживать, убивать, ненавидеть. Ей нужен я настоящий – способный любить.
И едва я подумал о Маше, замечаю, как тьма вокруг меня сереет, исчезает. В отдалении возникает смутный образ. Он движется мне навстречу. Легкие развевающиеся одежды едва скрывают худенькое тело. Обритая там, в Убежище, голова здесь покрыта густыми шелковистыми волосами. Машулька. Она идет, положив руку на округлый живот, глядя на меня глазами, наполненными светом. Мне хорошо здесь. Боль, страх, волнение – все осталось позади. Наверное, так чувствуешь себя, когда возвращаешься домой после долгих лет отсутствия.
Я заключаю ее в объятия. Чувствую ее запах. Она молчит, только прижимается ко мне, тихо плачет. Машенька, Машулька. Сколько же мы пережили с тобой за эти долгие годы? Теперь я знаю, наша встреча была не случайна. Воспоминания обрушиваются как девятый вал. То, что еще недавно было похоронено под спудом обыденности, черных, похожих один на другой дней, сейчас восстает ярким отчетливым образом. Я помню тот день, когда мы, прожив столько лет в нашем тесном мирке – в Убежище, буквально нашли друг друга. Сама судьба свела нас. Это было три года назад. Она на пятнадцать лет младше меня, родилась уже в Убежище, но разницы в возрасте не чувствуется. Жизнь после Удара заставляет быстро взрослеть… Маша что-то шепчет мне на ухо.
Слушайте, как это было…
* * *
Три года назад. Ночь. Окраины Подольска
– Крот! А ты уверен, что они придут? – спрашивает бритоголовый парень у своего напарника – тощего сутулого мужика лет сорока, с вытянутым лицом и глазами навыкате. Видя, что Крот не реагирует, парень добавляет:
– А то я заманался уже, сколько ждать-то можно! Ты вчера говорил, что они скоро подвалят, – греясь, он вытягивает руки в сторону едва теплящейся «буржуйки», сделанной из металлической бочки.
Крот стоит возле заколоченного досками окна с «Сайгой» в руках. Он нехотя поворачивает голову. Смотрит на парня и лениво думает, что, судя по интонации, Топор опять начинает терять терпение.
Все в Убежище знают: Топор и в обычных ситуациях особой выдержкой не отличается. И это многодневное безвылазное пребывание на складском комплексе, расположенном недалеко от «Железки», – места, названного так из-за проходящей рядом железной дороги, – уже порядком достало его. Хотя жизнь в бывшей кладовой, помещении пять на шесть метров, теперь переоборудованной под герметизированный и хорошо укрепленный пост, где можно поспать и поесть, нельзя назвать невыносимой. Служба здесь идет вяло, без особых происшествий. Вот только случись чего, на быструю помощь рассчитывать не приходилось. Рация здесь работает через пень-колоду, особенно когда, как сейчас, поднимается снежная буря. Поэтому, пока не придут сменщики, дозорные сами за себя. Одно хорошо – «фишка» эта стоит на пересечении нескольких дорог, поэтому сюда, на второй этаж, частенько заглядывают разведчики и поисковики, возвращающиеся с заданий. А значит, у дозорных есть возможность разжиться «ништяками», выменяв их на лишку боезапаса, перерасход которого всегда можно списать на отстрел выродков – забитых, опустившихся до животного состояния людей, роющихся по свалкам и промышляющих, по слухам, каннибализмом. Особых проблем они обычно не доставляют, разбегаясь при первом приближении вооруженного человека. Да и потрепаться о том, о сем с опытными бойцами, узнать, что и как, там, на «дальняках», дозорным тоже интересно. Топор-то в бродильщики, как он называет поисковиков, особо никогда не рвался, довольствуясь малым и вполне тепленьким местечком.
– А ты, как всегда, когда до дела доходит, на измене сидишь? – ворчит Крот. – Я тебе уже сто раз говорил, да, пойдут. Смотри, как на улице метет! Раз они вчера не пришли, значит, тащат чего-то. Раз с прибытком, значит, к нам заглянут – передохнуть, оправиться. Если ты другую хоженую дорогу знаешь, то давай, просвети меня!
– А инфа точная? – не успокаивается Топор.
– Точнее не бывает! – рявкает Крот. – Сам на днях слышал, как раз перед тем, как мы на дежурство заступили. Батя приказал отряду еще раз дальние склады прошерстить, вдруг что новое найдется. И знаешь, кто в группе еще?
– Кто? – переспрашивает Топор.
– Машка! Ее Хирург в последний момент к группе приставил, чтобы она по медицинской части позырила, вдруг чё есть на «дальняках».
– Опа, фартово! – Топор поднимается со стула и подходит к товарищу. – То-то я смотрю, она за день до того, как мы сюда пришли, пропала. Думал, заболела, уже проведать хотел. Значит, ночью они пошли, тайно, чтобы никто не заметил. А чего ты молчал?
Парень легонько хлопает напарника по плечу.
– А чтобы ты раньше времени слюни не пускал, – смеется Крот. – Я же знаю, как ты на нее смотришь. Ты бы мне уже весь мозг проел, пока мы на «фишке» торчим. Но ты свою варежку раньше времени не развевай, не по тебе бутон. В очередь записывайся, – Крот оттягивает маску респиратора и смачно сплевывает на пол. – Там желающих подкатить знаешь столько?