– А это к чему? – спрашивает Виктор, кивнув в сторону уродливого стола. – Мы что – гномами заделались? Как сидеть-то за ним?
Хлыщ проходит в угол комнаты, садится на табуретку, вытягивает ноги под стол.
– Неудобно? – назидательно спрашивает мужик. – Признаю, но жить захочешь, еще не так раскорячишься. Зато ты с улицы не отсвечиваешь, а то мало ли кто под окнами шариться может. Так вроде и не на полу сидишь, за столом, как человек, и головой в окне не маячишь. Этаж-то невысокий, зачем судьбу искушать?
– Понятно, – кивает Виктор.
– Оружие можешь возле стены поставить, – Хлыщ кладет карабин рядом с собой. – Только окно закрыть надо. Сделаешь? – он кивает в сторону двух фанерных щитов.
Парень придвигает щиты к окну, заметив, что их внешняя сторона густо обмазана сажей.
– Так незаметней будет, – поясняет Хлыщ, перехватив взгляд Виктора. – Черное на черном – мертвое здание. Ты, главное, их хорошенько к окнам прижми и на гайки прикрути, чтобы ветром не сорвало, в стены шпильки вбиты.
Парень, уже ничему не удивляясь, лишь тихо присвистывает:
– Точно про тебя говорят – домовой!
– А то! – гордо фыркает Хлыщ. – Когда в Убежище вернемся, смотри, лишку не болтай никому, где мы были. Просто на квартире какой-то переждали. Ты теперь вроде как посвящение прошел.
Виктор кивает:
– Не расскажу.
– А теперь вот что, – говорит Хлыщ, – пока мы здесь сидим, поройся в шкафу, у меня там дровишки припасены.
Виктор подходит к шкафу и, приоткрыв предательски скрипнувшую створку, извлекает замотанный в целлофан сверток.
– Это еще зачем? – удивляется парень.
– Печку запалим, погреемся. Слышишь, как ветер снаружи завывает? Усиливается. Скоро начнется светопреставление. А мы здесь, в тепле будем. Если по нужде захочешь, то там, – Хлыщ машет рукой в сторону соседней квартиры, – как зайдешь в пятьдесят седьмую, то прямо по коридору и налево комната будет. Дверь с петель снята. Не смотри, что выгорело все. На полу фанерку увидишь, сдвинь ее, там дыра в полу, туды и мочись или чего там еще захочешь. Аккурат в нижнюю квартиру навалишь. Она теперь вроде сортира деревенского. Здорово я придумал, да?
Виктор улыбается. Хозяйственность нелюдимого разведчика уже давно стала предметом многочисленных баек и подначек со стороны обитателей Убежища. Если что требуется – патронами разжиться, инструментом каким, книгами, или просто послушать, как там, на поверхности дела обстоят, – то это к Хлыщу.
На все разговоры за спиной об излишней запасливости, разведчик только отмахивался: «Я не жадный – я домовитый. Чего зря по поверхности шариться? Раз со смертью пересечься готов, то чего дармовщинкой не воспользоваться? Мертвым не в обиду, а мне на пользу».
– Давно ты это место приметил? – спрашивает Виктор.
– Давно, – нехотя отвечает Хлыщ, – само как-то сложилось, точно ноги сюда принесли. Сам знаешь, как это бывает: вроде идешь в одно место, а приходишь в другое.
– Знаю, – кивает парень, замечая, что в углу комнаты лежит кучка пепла. – Ты и правда здесь печку разжигаешь?
– Да, – вздыхает разведчик. – В огне есть что-то… – Хлыщ задумывается, – из древности, успокаивает меня. Смотришь на пламя, вроде на душе легче становится.
– А потом остается лишь пепел, – тянет Виктор.
Хлыщ смеется:
– Как любит говаривать отец Силантий: «Из праха мы вышли, в прах и обратимся». Не так ли?
– Воистину! – поспешно добавляет Виктор, думая: «К чему это он? Проверяет? Смысл? Хотя, кто его знает, что каждому из нас отец Силантий на исповедях говорит».
Хлыщ, будто читая мысли парня, говорит:
– Нам без веры теперь никак нельзя, тем и живем, что надежда теплится. Но что-то заболтались мы с тобой, а в разговорах о душе и о теле забывать не стоит. Студент, показываю в первый и последний раз. В следующий заход ты разжигать будешь, – с этими словами Хлыщ встает, берет рюкзак, проходит в угол комнаты и садится на корточки.
Виктор с интересом наблюдает, как из недр знаменитого рюкзака Хлыща, который мужик почему-то называет торбой, появляются сложенные в чехол тонкие металлические пластины размером с половину альбомного листа и консервная банка. Пара движений, и листы, повернувшись на петлях, складываются в четырехугольник, на который ставится банка.
– Печка в нашем деле самое то! – приговаривает Хлыщ. – Это тебе не костры жечь, дрова переводить, понимаешь?
Виктор кивает. Хлыщ, тем временем поставив конструкцию на уложенные рядком кирпичи, продолжает:
– У печки главное – тяга. Будет тяга, значит, и гореть все будет как надо.
Внезапно снаружи раздается тяжкий стон, здание содрогается от удара. Затем слышится яростное завывание ветра.
– Ого, как долбануло! – восклицает Виктор, стараясь не подать виду, что испугался.
– Не боись, не развалится дом, – ухмыляется Хлыщ. – Просто мы от Пахры недалеко сидим, место открытое, для ветра раздолье.
Он встает, подходит к шкафу. Открыв дверь, достает гофрированную трубу. Затем возвращается, натягивает один конец гофры на вентиляционную решетку, вделанную в стену, а другой закрепляет в боковом вырезе печурки.
– Сечешь? – спрашивает Хлыщ, подмигивая парню. – Это типа наддува будет. Вентиляция наружу ведет, а ветер, сам знаешь нынче какой, с избытком прокачает. Теперь в печку что угодно закидывать можно – все прогорит.
Кинув внутрь топки немного дров, мужик чиркает самодельной зажигалкой, сделанной из длинной «кордовской» гильзы. Раз, два, три. Колесико высекает искры.
Наконец появляется едва заметный огонек. Хлыщ, засунув под деревяшки выдранную из книги и скомканную страницу, подносит трепещущее пламя к топке.
Ярко вспыхнув, огонек бежит по пожелтевшему листу бумаги. Вскоре из печки доносится тихое гудение, а пламя приобретает голубоватый оттенок.
Хлыщ, подкинув мелко нарубленных дров, протягивает руки к живительному пламени.
– Ну, как, веселее? – спрашивает он у Виктора. – Двигайся сюда, грейся!
Парень смотрит в сторону окна и видит, как под напором ветра выгибаются фанерные листы.
– Разбушевалось! Слышишь?
Хлыщ отрывает задумчивый взгляд от печки:
– Как я и говорил – буря свирепствует. А ты идти хотел. Сейчас бы накрыло. А нам грех жаловаться, да, Витек? Живы, здоровы, буря стихнет, в Убежище вернемся. Теперь ты понимаешь, почему для многих вылазка на поверхность во благо?
– Свобода? – предполагает Виктор.
– Сечешь! – одобряет мужик. – Пусть и ненадолго, а я сам себе хозяин. И нет надо мной никого кроме Всевышнего. Ни Колесникова, ни прихвостня его – Арсеньева.
При упоминании о начальстве парень вздрагивает и, подняв голову, смотрит на Хлыща.