– Господь создал этот мир совершенным, друг мой, – говорил он. – Все зло, все неудачи, которые нас постигают, происходят лишь оттого, что мы ленимся распознать Божий замысел и пытаемся заменить его своим. Человеку не нужно ничего придумывать – достаточно лишь оглянуться и увидеть то, что дал в наши руки Создатель. Берега Эльбы мягкие, в них много песка. Но в одном месте есть гранитная скала – нерушимая, твердая. На ней и был воздвигнут собор. Понимаете? Это было единственное место во всей округе, где он мог быть построен. Собор должен был стоять именно здесь, на этом самом месте, и это было предопределено, предопределено с момента сотворения мира!
Впрочем, – продолжил Бек, когда мы снова стали подниматься наверх, – во всем этом есть одна тонкость. Скала расположена таким образом, что на ней могла быть размещена лишь одна из башен колокольни. Для второй не оставалось места, и ее основание приходилось на мягкую землю. И что же? Чтобы облегчить вес, пришлось оставить вторую башню пустой. В ней нет ничего – ни лестницы, ни внутренних ярусов, ни колоколов. Ничего. Только каменная оболочка. Снаружи обе башни выглядят одинаково, их почти не отличишь друг от друга. Обе прочные, высокие, величественные. Но при этом Южная башня абсолютно пуста, а все колокола – голос собора, его душа – расположены в Северной башне. В этом есть определенный смысл, не правда ли?
Наконец мы остановились у двери, обитой железными полосами.
– Это еще не колокольня, – сказал мне Бек. – Здесь, за дверью, небольшой зал. Вы все сможете увидеть отсюда.
И он открыл дверь – будто отодвинул печную заслонку.
* * *
Зал, где мы очутились, располагался довольно высоко над землей, и с него были видны городские крыши. Я подошел к окну, прижался лбом к теплому – все вокруг было теплым – стеклу. Бек поддерживал меня за локоть, как будто боялся, что я могу упасть.
Кто знает, Карл, если бы он не поддерживал меня, я, наверное, действительно рухнул бы на пол. Я почувствовал себя обессиленным, почувствовал, что меня ударили, нанесли смертельное увечье, проткнули насквозь.
Магдебург был мертв. Он лежал внизу, широкий, черный, будто облитый кипящей смолой. Огромное смоляное озеро, увенчанное огненной шапкой. Мертвый, опутанный раскаленными нитями великан.
– Пожар начался на севере, – тихо сказал за моей спиной Бек. – Может, все и обошлось бы. Но потом налетел ветер. Имперцы едва успели выбежать прочь из города, лишь немногие смельчаки рискнули остаться здесь…
Небо над Магдебургом было серым, как волосы старика. Серым от пепла. Сквозь этот пепел, сквозь грязные дымные мазки едва проступало красное, в цвет открытой раны, вечернее солнце. Внизу, на краю площади, догорал архиепископский дворец. Крыша была проломлена, ее свинцовые пласты висели, как разорванная бумага. А внутри – под этой разорванной свинцовой кожей, под обломками колонн и кусками камня, мертвыми искрами зеркал и сгоревшей позолотой дверей, – поблескивали и переливались остывающие угли, выбрасывая вверх тонкие, обиженные травинки огня. Несколько часов назад дворец еще был живым. Тридцать восемь мраморных статуй еще смотрели из своих ниш на пробегающих мимо людей, и развевались украшенные гербами флаги, и тени скользили по белым стенам, и золотой ангел на крыше поднимал тонкими руками крест. Ничего этого больше не было. Вместо дворца на площадь выкатился обломанный, обгоревший мраморный череп.
– Огонь сыграл с солдатами злую шутку, – продолжал Бек. – Они еще не успели выпотрошить город до конца, как им пришлось убираться прочь, спасаясь от пламени. Так что теперь нам нужно бояться не солдат, а того, чтобы ветер не подул в сторону собора. Да убережет нас Господь…
Голос Бека почти не дрожал – он хорошо умел владеть собой, хотя я чувствовал, как больно ему видеть перед своими глазами умирающий, обугленный город.
Знаете, Карл, я всегда считал, что на свете нет ничего выше, чем шпили магдебургских церквей. Я ошибался. Языки пламени сумели подняться выше. Они бесновались на ветру, рвались, жадно тянулись вверх, словно хотели поджарить самое небо. Прямо перед моими глазами горели башни церкви Святого Николая. Они казались угольно-черными, сажа кипела на их стенах, а снизу весело карабкались по камням рыжие огненные вьюнки.
– Во всем городе осталось только два места, где можно укрыться, – собор и монастырь Святой Девы. Монахи укрыли за своими стенами многих людей, не спрашивая о том, какой веры те придерживаются, – сказал пастор.
– А другие церкви? – глухо спросил я, зная ответ.
Бек положил мне на плечо руку.
– Посмотрите, – сказал он. – Вот там, на севере, Святой Иоганн, и Святой Ульрих, и Святая Екатерина. Они горят. К утру от них не останется ничего, кроме стен. Магдебург погиб. Здесь, в соборе, немногим более тысячи человек, может быть, полторы тысячи. Еще столько же – в монастыре. Только в этих стенах спасение. Все остальное – смерть.
Он провел меня к другому окну, расположенному в северной части залы.
– Отсюда вам будет удобнее смотреть. Видите монастырь? Имперцы не тронули его. Впрочем, в этом нет ничего удивительного – к чему им громить католическую обитель…
Я смотрел туда, куда пастор указывал своей длинной рукой. Монастырь и вправду был цел. Его башни плавали в дыму, а стены казались такими же черными, как балки в коптильне, но он был цел. Пожар не прошел для него бесследно – ветви деревьев в монастырском саду были голыми, на них почти не осталось листьев. Кривые, будто съежившиеся от страха ветви.
– Только собор и монастырь, – тихо повторил Бек. – Только их пощадил огонь, только их не тронули солдаты. Все остальное погибло. Когда начался штурм, многие бросились в церкви, в надежде, что святые стены дадут им защиту. Какими бы жестокими ни были солдаты императора, они ведь тоже христиане. – Он усмехнулся невесело: – Но солдаты Тилли, наверное, забыли о том, что принимали причастие. Здесь, в соборе, они всего лишь разбили стекла. В другие же церкви въезжали на лошадях и стреляли прямо с седла в каждого, кто не успел спрятаться. В Святого Иоганна они ворвались во время молитвы и перебили всех, кто там находился, – и священников, и прихожан, залили все кровью. Лишь немногим удалось спастись. Среди них был племянник пастора Мюльце, он притворился мертвым и видел все собственными глазами. Знаете, что он еще рассказал? Перебив всех, кто находился в церкви, солдаты разбрелись в разные стороны. Набивали мешки утварью, скалывали позолоту со стен, а после, когда уже ничего не осталось, принялись рубить деревянные скамьи и сшибать головы статуям. Какой-то бородач со всего размаха ударил топором в золоченый алтарь, и лезвие застряло в нем, словно в дубовой колоде. Святотатство…
Порыв ветра на несколько секунд разогнал дымовую завесу, и на равнине перед западной стеной я увидел имперский лагерь. Трепетали на ветру знамена, горели меж бесчисленных палаток костры. Наверное, там сейчас делили добычу и гадали, когда же спадет пламя и можно будет вернуться за новыми трофеями.
Вдруг заболело сердце – в него словно воткнули булавку. С каждой секундой боль нарастала, булавка входила глубже. Я прижал левую руку к груди и повернулся к пастору: