Рыдания переходят в утробное всхлипывание.
«За что? За что?!»
Нет ответа.
А ведь могла же настоять на поездке к Голубым озерам, могла не поехать на этот проклятый пикник… И потела бы сейчас перед телевизором, лениво перескакивая с канала на канал и одним глазом заглядывая в какой-нибудь журнал. Могла. Но не сделала. И теперь болтаюсь на цепи, словно обвиненная в колдовстве средневековая баба. А вокруг та же дикость. Тьма, истязания и отсутствие надежды. Веры в помощь полиции, которую вызовет поклонник восточных единоборств Максим, не осталось. Никого он не приведет.
Как-то незаметно сознание отключается.
Мрак.
Вспышка боли.
Стон.
Невидяще повожу взглядом из стороны в сторону. Лишь разноцветные круги плывут, то вспыхивая, то затухая.
Вновь чернота беспамятства.
Прояснение…
Я стою на коленях, покачиваясь на натянутой цепи, и отсчитываю секунды. Раз, два, три… раз, два, три…
Откуда-то из темноты, едва слышно шурша коготками, появляется крыса. Я так думаю, что крыса. А кто еще в этих катакомбах может водиться? Какой-нибудь хорек?
Крыса приближается, и жесткие волоски щекотно пробегают по щиколотке.
Я вообще-то очень сильно боюсь мышей, крыс и особенно пауков, но сейчас, в темноте, нагая, я остаюсь спокойной. Крыса? Пускай ее…
Любопытный нос смещается, усы щекочут колено.
Из пересохшего рта вырывается стон. А я-то хотела кышнуть на нахалку. Не получилось. Но крыса тем не менее прянула прочь.
Некоторое время прислушиваюсь – не вернется ли?
Потом оцепенение сковывает мозг, и я снова покачиваюсь, подвывая.
Раны на спине страшно чешутся, при каждом движении затянувшаяся корочка лопается и сочится кровь.
Если это была крыса-разведчица, то на запах крови она приведет стаю. Несметное полчище кровожадных тварей, которые заживо сожрут меня, обглодают до кости. А я даже попытаться сбежать не смогу…
Издали доносится скрип, мелькает свет. Он приближается.
Тело колотит крупная дрожь. Пытаюсь вжаться в камень.
Светлое пятно, скользнув по каменному крошеву, покрывающему пол, падает на мое колено. Замирает.
Не в силах вздохнуть, смотрю в направлении источника света, словно лягушка в гипнотический глаз змеи.
Пятно скользит по ноге, животу, задерживается на груди.
Спустя некоторое время приходит понимание, что меня просто рассматривают.
– Кто вы? – с трудом пропихиваю слова через опухшее горло. Буквы, словно материальные, большие, с острыми углами, пропарывают язык, нёбо.
Луч испуганно скачет вверх-вниз, затем стремительно улетает прочь. Мгновение, и вот он уже падает в противоположную сторону, позволив рассмотреть силуэт удаляющегося человека. Вольдемар. Его трудно спутать с кем-либо иным.
Окрикнуть сынка Великой Екатерины я не успеваю. Свет исчезает за поворотом, скрипит дверь. Меня поглощают мрак и тишина.
Спустя какое-то время начинает казаться, что никто не приходил, не разглядывал меня при свете фонаря.
В очередной раз дернувшись при неосуществимой попытке сглотнуть, я понимаю, что ужасно хочу пить. Хотя бы глоточек, чтобы смочить горло. Жажда еще не стала нестерпимой, как случилось бы, окажись я в пустыне, но она подтачивает остатки сил.
К видениям добавляются галлюцинации: звуки капели, журчание подземного ручейка, топот человеческих ног…
Встрепенувшись, я понимаю, что это не видение. Держа в руке лампу, прототипом которой послужила, несомненно, «летучая мышь», из-за поворота показывается человек. Мелькнувшая было надежда сменяется ужасом.
Стоя на коленях, я смотрю ему в глаза.
Карлик.
По телу словно ток проходит.
Господин Кнут приближается и, не говоря ни слова, опускает фонарь на землю. Так же неспешно снимает с пояса плеть и принимается бить. Отсчитывая удары и сопровождая нравоучениями:
– Повиновение. Раз.
– А-а!
– Не пробовать сбежать. Два.
– Аа-а!
– Повиноваться. Или это уже было? Не будит лишним напомнить. Три…
Плеть безжалостно рвет кожу.
После седьмого удара кричать я уже не могу, лишь вою на одной ноте.
Десятого не помню. Организм не выдержал издевательств и позволил сознанию погрузиться в милосердное беспамятство.
Сколько оно продлилось, не знаю. Наверное, долго. К жажде добавились рези в пустом желудке.
Мышцы от пребывания в неудобном положении одеревенели и отзываются на команды мозга, словно чужие.
На затылке появляется волдырь, натертый ошейником.
Сколько я здесь?
Возвращается крыса. Воспользовавшись моей неподвижностью, она взбирается на ногу и принимается обнюхивать окровавленный бок.
Пытаюсь сбросить нахалку локтем. Промахиваюсь, дергаюсь, теряя равновесие.
Цепь, натянувшись, останавливает падение, ошейник врезается в горло.
Крыса, недовольно пискнув, убегает прочь.
Опять одиночество.
Хотя крысу и нельзя назвать компанией, но, если сравнивать с карликом… выбор не в пользу последнего.
Стоять на коленях сил больше нет, и я висну на цепи, просунув под ошейник пальцы, чтобы сталь не врезалась в шею так сильно.
Я понимаю, что нужно подняться на ноги и немного походить. На месте, большего цепь не позволит, но сил встать нет. И не только физических, в первую очередь моральных – я не могу заставить себя попытаться сделать это.
Когда в очередной раз появляется карлик, я лишь зажмуриваю глаза.
До первого удара.
После второго я визжу, срывая голос и извиваясь, пытаясь защитить груди, живот.
Кончик плетки впечатывается в сосок, неимоверно сильная боль перехватывает дыхание. Захрапев, словно раненный навылет зверь, без чувств обвисаю на цепи.
Очнувшись, с трудом понимаю, что еще жива. Грудь припухла, жжет, каждый вдох дается с трудом. Поэтому свет фонарика я замечаю не сразу.
Словно в замедленном кино, приходит понимание, что это нанес визит Вольдемар. Стоит, рассматривает.
Пробую позвать его:
– Воды…
Едва ли он расслышал стон. Я и сама-то, признаться, не уверена, что издала его.
Пятно света сползает с груди на живот. Где-то на дне сознания мелькает мысль, что нужно прикрыться рукой, но дальше этого дело не идет. А вот следующий импульс заставляет меня действовать.
Ведь карлик запросто может замучить до смерти. А Вольдемар… он подсматривает за мною, и он может помочь. Если захочет. Нужно сделать, чтобы захотел.