Ей хотелось сказать ему: «Ты меня принимаешь за кого-то другого! Не смотри на меня так серьезно. Не смотри на меня так, будто я на тебя давлю. Нет у меня никаких серьезных намерений. Как и настоящей работы. Как и настоящего дома. Единственное настоящее, что у меня есть, – это сестры. А если я такая ненастоящая, значит я не могу сделать тебе больно».
Теплым октябрьским вечером Маркус первый раз признался Джемме в любви. И в тот же самый вечер обозвал ее идиоткой.
Они встречались уже почти полгода, а девятнадцатилетняя Джемма все радовалась, восхищалась, была вне себя от того, что у нее такой настоящий, взрослый (сам зарабатывает!), обеспеченный, веселый и умный кавалер.
Он был юристом, подумать только! Он разбирался в винах! Он аж два раза был в Европе!
Ей в нем нравилось все, и ему (вот ведь чудо!), казалось, тоже все в ней нравилось.
Именно о таком она и мечтала в пятнадцать лет.
Он был, что называется, Тем Самым!
Они собирались на пикник. Романтический пикник у залива, который устроил он и на который она надела новое платье. Джемма то и дело принималась кружиться перед Маркусом, а он весело смеялся и в конце концов сказал, что любит ее.
Он не кривил душой. Она прекрасно понимала, что это было спонтанное признание. У него оно просто вырвалось. Ненарочное и, значит, искреннее «Я тебя люблю».
– И я тебя люблю! – ответила она, и они глупо заулыбались друг другу, а потом длинно, сладко целовались, сидя на лавке в его кухне.
Через двадцать минут, уже перед самым выходом, они вспомнили о штопоре. Маркус открыл верхний ящик и недовольно прищелкнул языком:
– Его здесь нет.
– Ах! – произнесла Джемма, все еще чувствуя легкое головокружение. – Я его вчера вечером убрала. Разве не в этот ящик?
– Видимо, нет.
– А…
Она наклонилась над ящиком, и он вдруг со стуком захлопнул его так, что она еле успела отдернуть руку, и заорал так громко, что у нее зазвенело в ушах:
– Джемма, ну куда же ты его засунула? Я тебе раз пять, наверное, говорил, куда надо его класть!
Такого она никак не ожидала.
Переведя дыхание, она спокойно спросила:
– А почему ты так орешь?
Это его окончательно взбесило, и он взорвался:
– Я ору? Не ору я, идиотка!
И он так яростно задвигал ящиками, что она осторожно вышла из кухни, опасаясь, не сошел ли он с ума.
Вскоре из кухни донеслось: «Ну и зачем ты его сюда-то положила?» Маркус нашел штопор не в том ящике, кинул его в корзину для пикника и как ни в чем не бывало обратился к ней с улыбкой:
– Ну что, поехали?
У нее тряслись ноги.
– Маркус…
Он вынес из кухни корзину, взял со стола ключи от дома и весело посмотрел на Джемму:
– Да?
– Ты орал на меня как ненормальный.
– Ничего я не орал. Просто немного рассердился, что не смог найти штопор. Ты положила его не в тот ящик. Ну так что, едем на пикник или нет?
– Ты назвал меня идиоткой…
– Вовсе нет. Да ладно тебе! Ты же не какая-нибудь там слезливая девица, правда? Я больше не хочу всяких фортелей. Лиз меня прямо доставала этим.
Лиз, его предыдущая подружка, до сегодняшнего дня была почти постоянным объектом для шуток. «Да не могла она так сделать!» – радостно говорила Джемма, когда Маркус рассказывал ей о каком-нибудь ляпсусе, совершенном Лиз. Она прожила с Маркусом два года и, можно сказать, была неудачницей. Да, привлекательности ей хватало, но вот ноги у Джеммы были гораздо стройнее, и потом, Лиз вечно дулась, ныла и, в общем, была ханжой. До Джеммы ей было далеко. И Джемме хотелось снова и снова испытывать легкий зуд превосходства, как только в разговоре всплывало имя Лиз.
Кроме того, она знала за собой склонность к чрезмерной чувствительности. Сестры буквально с пеленок только и твердили ей об этом.
Может быть, она слишком бурно реагировала. Иногда на нее за это сердились.
Итак, началось.
Они отправились на пикник, и какое-то время Джемма была все еще немного скованна, но потом Маркус развеселил ее, а она – его, и к цепочке чудесных вечеров добавился еще один. На следующий день, когда Кэт спросила: «Ну и как прошел вечер с секс-символом?» – Джемма восторженно ответила: «Он признался мне в любви! Не нарочно!»
В головах сестер осталась красивая картинка, которую явно не стоило портить глупой историей со штопором. Поэтому она скрыла ее, положив на самую дальнюю полку памяти.
И она бы точно забыла о ней, если бы через несколько недель все не повторилось.
В этот раз она умудрилась сесть в его машину, не отряхнув песка с ног.
И понеслось…
Он любил свою машину, совсем замотался на работе, а ей, перед тем как садиться, нужно было тщательнее мыть ноги.
Эгоистка! Дура! Лентяйка! Ей что, все равно? Она что, его даже не слушает? Он выпихнул ее из машины, а она – такая неловкая! – задела ногой о гравий на парковке и содрала кожу с большого пальца.
На парковке у пляжа суетилось семейство: двое мальчишек с розовыми носами, намазанными цинковой пастой, мама в соломенной шляпке с цветами и отец с пляжным зонтиком. Мальчишки глазели, как Маркус кричит, ругается, лупит по машине кулаком, а родители старательно делали вид, что не замечают его истерики.
Когда все закончилось, она откинулась на сиденье, закрыла глаза и почувствовала, как ее придавила тяжелая плита стыда.
Маркус подпевал песне, которую передавали по радио, и барабанил пальцами по рулю. «Хороший денек, правда? – сказал он и потянулся, чтобы похлопать ее по ноге. – Как там твой бедный пальчик? Надо его забинтовать».
Бывало, такое случалось каждый день на протяжении довольно длительного периода. Бывало также, что целый месяц проходил совершенно спокойно. В присутствии друзей и знакомых не было ничего и никогда. Все видели, какой он обаятельный и очаровательный, как ласково берет ее за руку, как радостно смеется ее шуткам. Это был их постыдный секрет – наподобие полового извращения. Джемма иногда думала: если бы только они знали, если бы только видели, как бы это потрясло их! Все ведь уверены, что у нас, как и у них, все нормально и прекрасно.
В общем и целом, ничего страшного. Она знала, что делать в таких случаях. В конце концов, во всяких отношениях есть свои проблемы. Кровь у нее не стыла в жилах, когда он вдруг замолкал, а мускулы у него на спине напрягались.
Он ни разу не ударил ее. Он бы этого и не сделал. Только один раз случайно задел ее, когда она не успела вовремя убраться у него с дороги.
Ей всего-то и нужно было – выработать правильный способ действий в этих досадных «эпизодах». Вопить, как Кэт? Или оставаться хладнокровной, как Лин?