— Как он? — спросила Сара психиатра, лишь только Фельдман и Берни обменялись сдержанными приветствиями.
— Давай поговорим в ординаторской, — предложил Фельдман. — Берни, может, ты выпьешь пока содовой или что-нибудь еще? Слева по коридору есть кафе. Сара найдет тебя там.
Берни взглянул на Сару.
Она еле заметно кивнула головой, и он отъехал.
Фельдман увлек Сару в противоположном направлении, к Жасминной комнате, где в прошлую пятницу у них произошла стычка. Неужели прошло всего шесть дней? Для Сары они были вечностью.
В комнате с газетой в руках сидел доктор с козлиной бородкой. Встретившись взглядом с Фельдманом, он отложил газету, поднялся и молча вышел.
— Ну?
Фельдман жестом указал ей на освободившееся кресло. Сара послушно села. Фельдман устроился напротив.
— Ну? — настойчиво повторила она. Как она ненавидела эти затяжные многозначительные паузы, которыми так увлекались психиатры. Эти гнусные трюки, именовавшиеся тактикой. Так легче было разговорить пациента. Повысить его нервозность. Чем выше накал эмоций, тем легче работать. Пациент уже не в силах сопротивляться.
Сара мысленно одернула себя: ведь она не пациент. Уже не пациент.
— Сегодня утром твой отец случайно услышал разговор двух медсестер, — бесстрастным тоном произнес Фельдман. — Прозвучало имя Мелани, и, насколько я понял, речь зашла о том, как ужасно то, что с ней произошло. К счастью, подробности не обсуждались. Твой отец пристал к ним с расспросами, они попытались выкрутиться, убедить его в том, что имели в виду вовсе не его дочь Мелани. Но, учитывая характер его заболевания, важнейшим элементом которого является паранойя…
— При чем здесь паранойя? — возразила Сара. — Ведь медсестры просто говорили о его дочери. Отец не параноик.
Фельдман слегка улыбнулся.
— Редкий случай, когда ты кидаешься на защиту отца.
— Я не защищаю его, — огрызнулась она. — Я опровергаю тебя.
— А, — многозначительно произнес он и кивнул головой.
— Продолжай, — буркнула она, испытав отвращение от этого хорошо знакомого жеста. Вот еще одно ненавистное ей качество психиатров. При них нельзя ничего сказать. Каждое твое слово тотчас анализируется, препарируется, интерпретируется. И в конечном итоге оборачивается против тебя. Таков был стиль Фельдмана, ее отца, Мелани.
— Твой отец пришел в ярость. Он ударил одну из медсестер.
Сара сцепила руки. В сознании пронеслось знакомое видение — занесенная для удара рука, — но она тут же погасила эту вспышку памяти. Интересно, прошло это мимо всевидящего ока старого еврея? Пожалуй, да, иначе он непременно отреагировал бы.
— Позвонили мне, — продолжал он. — К тому времени, как я добрался до клиники, Симон уже успокоился. Он заканчивал ленч и, когда я подошел к его столику в столовой, сразу же узнал меня. Я решил, что не стоит откладывать разговор. Хотя медсестры и получили серьезное взыскание…
— Господи, Фельдман, для фрейдиста ты слишком многословен.
— Я думал, тебе захочется знать подробности, — спокойно сказал он. — Сразу же после ленча я поговорил с твоим отцом. Мы прошли в его номер, расположились в гостиной, и… я все ему рассказал. — Фельдман опустил голову и умолк. Со стороны казалось, будто он читает молитву.
Сара почувствовала легкое головокружение. Она до сих пор ничего не ела. Аппетит так и не проснулся. Может, она попросту растворится? Вот будет разочарование для Ромео.
Фельдман поднял голову. Что-то неуловимое промелькнуло в его лице. Печаль? Сожаление? Жалость? Но к кому? К ее отцу? К Мелани? К самому себе? Или к ней? Она знала, что лучше не спрашивать его об этом. Задай она психиатру такой вопрос — и он перефразирует его до неузнаваемости и адресует ей же.
— Как он… воспринял известие? — Она предпочла спросить об этом.
— В момент нашего разговора у него был как раз проблеск сознания. И тем не менее смысл моих слов не сразу дошел до него, — медленно продолжал Фельдман, и его венгерский акцент, казалось, стал еще гуще. Может, ему просто сдавило горло? — Он поднялся, подошел к столу, на котором стояла вправленная в рамку фотография Мелани. Думаю, ты помнишь этот снимок. Мелани там лет семнадцать-восемнадцать. Она на отцовской яхте, у штурвала. Одной рукой прикрывает глаза от солнца. Она такая прелестная на этой фотографии… полна сил, жизнерадостна.
— Я помню эту фотографию. Отец сделал ее в то лето, когда Мелани окончила школу, — бесцветным голосом произнесла Сара. Отец держал этот портрет в золоченой рамке на своем рабочем столе в доме на Скотт-стрит и потом вместе с другими дорогими его сердцу вещами — все они напоминали о Мелани — перевез в свою новую обитель. Насколько Сара могла судить, ее фотографий отец не взял ни одной. Во всяком случае, на глаза они не попадались.
Фельдман вздохнул.
— Твой отец поднес фотографию к свету, долго смотрел на нее и вдруг расплакался. Я какое-то время побыл с ним. Налил ему чашку холодного чая, он его выпил. Немного успокоился. Потом захотел пройтись по парку. Я пошел с ним. Походив минут десять, он присел на скамейку и спросил меня, правда ли то, что она умерла. Я ответил коротким «да».
Сара молчала. Фельдман продолжал:
— Мы вернулись с прогулки, и он прошел на свое место в солярии. Взял книгу, которую читал. Я остался с ним. Минут через двадцать он отложил книгу, позвал медсестру, которая в этот момент обслуживала сидящего рядом пациента, и спросил у нее, не приехала ли Мелани. Его беспокоило, почему она так задерживается.
По рябому лицу Фельдмана катились слезы. Лишнее напоминание о том, что и он человек. А может, это был всего лишь трюк? Чтобы и она, увидев его слабость, рискнула дать волю слезам? Не дождешься, Фельдман.
Он достал из нагрудного кармана своего мешковатого синего пиджака носовой платок и шумно высморкался.
— Как тут обойтись без слез, — тихо произнес он.
Как будто слезы что-то меняли. Как будто они могли смыть следы трагедии и освободить душу от тяжкого гнета потрясения. Наконец спасти. Конечно же, Мелани плакала в тот роковой вечер…
— …что-то вроде параноидальных фантазий, — донесся до нее голос Фельдмана. — Он думал, что медсестры умышленно удерживали его от свидания с дочерью. Он был настроен весьма агрессивно.
Сара не слушала его. Мысли ее были заняты Ромео. Его незримое присутствие становилось все более навязчивым.
Фельдман вдруг замолчал, устремил на нее пристальный взгляд.
— Ты очень бледна, Сара. Уверяю тебя, отцу ничего не угрожает.
Что ж, хотя бы один из Розенов вне опасности.
— Я дал ему успокоительное, и он уснул. Проснулся часа два назад и, увидев меня, расплакался, как ребенок. Видимо, что-то вспомнил. Но скоро он опять все забудет. Память будет к нему возвращаться, но лишь мгновенными вспышками. Пройдет какое-то время, и все вернется на круги своя.