…Когда мы улеглись, Алешка шепнул мне:
– Дим, я сигнализацию установил. Можно не волноваться. Пусть он только сунется!
– Кто сунется? – не сразу понял я.
– Какая разница. Кто сунется, тому мало не покажется. Спокойной ночи, старший брат. Спи хорошо…
И эта ночь прошла спокойно. Мне только иногда, сквозь сон, слышалось, будто Матвеич несколько раз выходил на «мостик». Алешка же спал безмятежно, уверенный в своей сигнализации, от которой «мало не покажется тому, кто сунется».
Только мы позавтракали, застучал на «мостике» своей палкой неугомонный Сеня Бернар.
– Заказчик явился, – улыбнулся Матвеич. – Картину забирать.
– Приветствую вас! – Морковкин широко распахнул дверь. – Утро прекрасное! На лазурном небе ни одного белоснежного облачка. Как почивали, друзья мои?
– Я не почивал, – сказал Алешка. – Я всю ночь рисовал.
– Получилось?
– Вот, – Алешка протянул ему рисунок.
Сеня Бернар, далеко отставив руку, внимательно рассмотрел автопортрет подсвечника, остался «весьма удовлетворен». Я бы даже сказал, что он обрадовался так, будто Америку открыл. И стал еще больше похож на сенбернара, премированного на всех собачьих выставках.
– А где оригинал?
Алешка сбегал наверх, принес подсвечник. Сеня Бернар уложил его в пакет. Достал из него подтаявшую шоколадку, объяснил:
– Это гонорар, Алекс.
– Да что вы, – Алешка сделал вид, что застеснялся. – Не надо. – Но шоколадку взял. Он этого достоин.
– Погоды на дворе! – вновь пророкотал великий актер.
– Ага, – согласился Алешка. – Лазурные облака, белоснежное небо.
– А не совершить ли нам, молодые люди, прогулку по озеру? На вашей ладье.
– Можно и совершить, – ответил я.
Матвеич тоже не возражал.
– Встречаемся на берегу. Я только занесу в дом подсвечник. А то Матильдочка по нему извелась. Волнуется – семейная реликвия.
Да, тетушка Тильда очень дорожила этим подсвечником. Она часто говорила, похмыкивая в платочек, что он есть последняя память о ее счастливом детстве.
– Моя матушка, во время войны, при его свечах шила ушанки для наших бойцов. А моя бабушка при его свечах читала моей матушке волшебные сказки…
Сеня Бернар пошел отнести подсвечник, а мы пошли на озеро. Подогнали лодку к удобному для посадки месту. Чтобы великий актер не плюхнулся в воду.
Ждать его не пришлось – он пришел на берег довольно быстро и довольно ловко перешагнул с него в лодку. Мы отчалили. Неспешно поплыли вдоль берега.
Сеня Бернар изо всех сил наслаждался прогулкой. Свежим озерным ветерком, солнцем, криками чаек.
– А не сплавать ли нам, юные друзья, на тот бережок? Там историческое место.
– А мы и не знали.
– Ну как же! Когда-то там был пионерский лагерь, и я проводил в нем свое счастливое пионерское детство.
Во как! Впору там где-нибудь на столбе прибить мемориальную доску: «Здесь проводил счастливое детство великий актер Морковкин, когда он еще не был великим актером Марковским. Охраняется государством».
– Туда далеко плыть, – сказал Алешка. – Димка устанет.
– Я с удовольствием сяду на весла.
– А вы умеете грести? – с недоверием спросил Алешка.
– Я – актер! – с гордостью ответил Морковкин. – Я создавал образы рабочих, ученых, героев, моряков и прочих. Значит, я должен уметь все! Чтобы быть на сцене убедительным. Я могу стоять у станка, водить пароходы, стрелять. Я владею шпагой и езжу верхом!
Как бы он нас не утопил, прочел я в Алешкиных глазах. Создаст убедительный образ утопленников.
Мы, едва не опрокинув лодку, поменялись местами – я пересел на корму, актер взялся за весла. Греб он здорово. Через две минуты я был уже мокрым с головы до ног. А дальний берег ближе не стал.
– Вы устали, – деликатно намекнул я.
– Давненько не брал я в руки весел, – объяснил Морковкин и пересел на мое место.
А я подумал: если он так же «гребет» на сцене, создавая образы, то наше театральное искусство далеко не уплывет.
Я взялся за весла и стал грести изо всех сил, чтобы поскорее согреться и высохнуть. Поэтому мы очень быстро ткнулись носом (лодкиным носом, конечно) в причал.
На причале стоял бородатый Лодочник, будто только нас и дожидался.
– Приветствую вас, – сказал актер, перебираясь, пыхтя, из лодки на причал. – Мы к вам с большой просьбой. Не разрешите мне побродить по руинам моего детства?
– Да можно, отчего же… Только под моим присмотром, не обижайтесь. А то вдруг вы пионера без головы утащите! – Лодочник сам рассмеялся своей шутке. – Привет, хлопцы! Как жизнь молодая? Как рыбалка?
Мы привязали лодку и тоже выбрались на причал.
– Мы с вами пойдем, ладно? – спросил Алешка актера. – Нам тоже интересно посмотреть на ваше детство.
– Нет уж! – отрубил Морковкин. – Оставайтесь здесь. Я хочу со своим детством побыть наедине.
И еще с Лодочником, подумал я. Но, конечно, вслух ничего не сказал.
Мы остались на причале, а Лодочник повел Морковкина на экскурсию по следам прошлого.
От нечего делать мы побродили по причалу, заглянуть в мастерскую не решились, а остановились возле дома Лодочника. Окна у него были распахнуты. На подоконнике лежал бинокль.
Неожиданная мысль пришла мне в голову – не его ли стеклышки сверкнули, когда мы развлекались на берегу?
Я взял бинокль, навел его на наш берег. Блеск! Все как на ладони. Особенно – дом Матвеича. Да вот он и сам – курит на «мостике» и мечтает о дальних плаваниях.
– Дим, ты чего? – Алешка приплясывал рядом, дожидаясь своей очереди. – Куда уставился? Дай посмотреть-то!
Он выхватил у меня бинокль и завертелся во все стороны.
– Круто! Клево! Класс! Изуми-и-и!..
– Хватит, – сказал я и забрал у него бинокль. – Сейчас Лодочник вернется. По шее даст.
– Не даст, он добрый.
Я не удержался и зачем-то взглянул в сторону бывшего пионерлагеря.
В окулярах Лодочник и актер оказались так близко, что я даже удивился: почему мне не слышно их слов. А разговаривали они довольно оживленно. Потом актер передал Лодочнику сложенный вчетверо листок. Тот развернул его, стал рассматривать и что-то еще говорить. К сожалению, я видел в бинокль только оборотную сторону листка. И со смешком подумал: наверное, это охранная грамота на развалины пионерлагеря. Здесь впоследствии будет создан музей имени великого артиста С. Марковского.