– Это тебе от благодарных зрителей!
– Он этого достоин, – небрежно заметил Алешка.
Сеня, согнувшись вдвое, нырнул в машину и умчался.
– Зря мы его отпустили, – вздохнул я.
– Он далеко не уедет, – Алешка сунул пистолет за пояс. – Его встретят и обратно завернут.
– Я получила такое удово-о-о-льствие, – протянула тетушка Тильда. – А он еще и слабительное украл.
– Это я украл, – признался Алешка.
– У тебя тоже проблемы со стулом? – ахнула тетушка.
– Это не у меня. Это еще у одного врага человечества.
– А как же теперь Атосик?
Алешка немного смутился, а потом сказал:
– Матильда Львовна, вы их неправильно воспитываете. Им не лекарства нужны, а игры на свежем воздухе. Тогда у них не будет проблем ни со стулом, ни со столом. Вы поваляйтесь с ними на травке, попрыгайте через забор, полазайте по деревьям.
Тетушка Тильда посмотрела на него, подумала и сказала:
– Хорошо. Как-нибудь в другой раз. Попрыгаю через забор. Полазаю по крыше. Я этого достойна.
Мы вынесли во двор качалку, усадили тетушку и вволю набегались с Атосиком и Гамлетом. А тетушка очень нам завидовала в своей качалке под клетчатым пледом.
– Все! – сказал Алешка. – Пошли домой, окрошку варить.
Тут у меня даже закружилась голова от всех его заморочек.
– Подожди, – сказал я, – ты же какую-то окрошку подарил Лодочнику, в мисочке.
Алешка вздохнул:
– Это, Дим, была не окрошка в мисочке, а коньячок в бутылочке.
– Ты что! – Я прямо ахнул. – Матвеичев коньяк ему отдал? Этому окаянному негодяю?
Мне бы Алешкину выдержку. Он и глазом не моргнул.
– А что? Мне его так жалко стало. Морковкин на него ругается, вся жизнь у него прошла в тюрьме, а сейчас его опять посадят. Человек он одинокий. Должен же кто-то его пожалеть.
Это уже какие-то новые песни.
– Матвеич обидится.
– Спасибо скажет.
– И папа обидится.
– И папа спасибо скажет.
Вот и поговори с ним.
– А мама что скажет? – последний довод.
– Мама скажет: из двух сыновей один всегда самый умный, а другой… самый старший.
Самый старший дал самому умному подзатыльник.
– Это не аргумент, – вмешалась тетушка Тильда.
– А зонтиком по башке – аргумент? – засмеялся Алешка.
– Это суровое возмездие.
Меня тревожила наступающая ночь. Алешка был безмятежен. Он, наверное, надеялся, что скоро приедет папа. Или еще на что-то. Но папа пока не приехал и даже не позвонил.
А тьма вокруг сгущалась.
Помню, как-то в далеком детстве я читал какую-то старинную книгу. И там говорилось, что был такой обычай: непримиримые враги, обнажив шпаги, сражались в темном подземелье. Они не видели друг друга, только слышали шорох шагов и тяжелое дыхание противника. Они наносили в темноту удары шпагой. Иногда – в пустоту, иногда – в живое тело врага. И было такое поверье, что в этой дуэли во мраке побеждает тот, кто честен и прав.
Я об этом вспомнил, потому что мне показалось, будто все это время мы вслепую тыкали шпагой в темном подвале. Правда, тут же мне подумалось, что у младшего брата в левой руке был маленький фонарик. Как у Комарика в «Мухе-цокотухе».
– Вари окрошку! – распорядился Алешка. – Я такой голодный.
– Молнию поддерни, – посоветовал я. – И проверь сигнализацию.
– Фиг с ней! Никто сегодня не припрется. Если только папа. Со своими операми.
Старший брат послушался умного.
Окрошку варить не надо. Она готовится за десять минут. Я принес в кают-компанию всю кастрюлю, чтобы не бегать на кухню за добавкой.
– Изуми-и-и!.. – сказал Алешка, отставив первую тарелку. – Но малова-а-а!..
Мы навернули еще по тарелке.
– Лех, – спросил я, – а почему ты думаешь, что Ганс не придет сегодня ночью поджигать дом?
– А он очень занят, Дим. Я его загрузил.
– Коньяк пьет?
Тут последовал неожиданный ответ:
– Уже не пьет. Уже бегает. Дим, надо папе и Матвеичу окрошки оставить.
– А что тут оставлять? – Я наклонил кастрюлю. – Тут одна тарелка осталась.
– Интересно – кто ее достоин?
Мы уснули, полные до краев окрошки и гордые за расправу с Марковским. И уверенные в том, что все опасности нам уже не грозят.
И ошиблись. Глубокой ночью у калитки грохнула хлопушка.
– Папенька прибыли, – сквозь сон пробормотал Алешка и сел на своем рундуке. – Опять штаны надевать надо.
Пока мы оделись и, булькая окрошкой в животах, спустились вниз, там уже топталась целая команда приехавших. Матвеич и папа отряхивались от конфетти, а двое оперативников посмеивались, убирая пистолеты в подплечники.
– А чего вы приехали? – спросил Алешка. – На готовенькое?
– Штаны застегни, – сказал папа.
– Сеню привезли? – спросил Алешка.
– В машине сидит.
– Плачет? Вы ему не верьте. Это он заказал Гансу ограбить квартиру гражданина О.
– Великий артист, – усмехнулся Матвеич.
– Он не великий артист, он мелкий жулик, – сказал я. – Он у Матильды подсвечник чуть не украл.
– Разберемся, – пообещал папа. – Возьмем Ганса и разберемся. – Он достал мобильник и что-то там приказал. А потом спросил меня: – Поесть что-нибудь найдется?
– Окрошка была, – неуверенно ответил я. – Но Алешка…
– Понятно, – кивнул папа. – То-то у него джинсы на пузе не сходятся.
– Я вам яичницу сделаю.
Молодые опера обрадовались:
– С колбасой или с салом?
– С солью, – сказал Алешка. – У Матвеича соли до фига. Девать некуда.
После яичницы мы услышали на берегу фырканье катера.
– И мы с вами, – строго заявил Алешка.
– Во втором эшелоне, – сказал папа.
Уже светало, когда милицейский катер подошел к причалу лодочной станции.
– Извините, – сказали опера и отодвинули в сторону Матвеича и папу. – Это наша работа.
Они вскочили на причал, вышибли дверь и ворвались в дом. И вышли оттуда с пустыми руками. Рванулись в мастерскую. Тоже пусто.
– Неужели ушел? – огорченно покачал головой Матвеич.
– Он в туалете, – сказал Алешка.
Опера его услышали. Подбежали к туалету, и один из них, с юмором, закричал: