У Веры тоже было такое слово:
– Спасибо, жизнь. Мерси, – повторила она по-французски.
– De rien [29] , – ответил ей кто-то в толпе.
* * *
Спустя два века День взятия Бастилии стал всего лишь пунктом программы русских туристов. Такие вот парадоксы истории. Причины стираются, тускнеют и забываются, остаются лишь следствия. Голые факты. Строчки в энциклопедиях. За пару столетий авторы революций, тираны и жертвы успевают несколько раз поменяться ролями, дербаня по очереди терновый венок. Вообще, если копнуть глубоко, есть какая-то некорректность, даже, может быть, кощунство в том, что события, называемые революциями, отмечают как национальные праздники, да еще и обязательными салютами. Готовясь к поездке, Вера прочла о Дне взятия Бастилии. Даже при минимуме воображения можно было представить и ужас королевы, и смятение короля, и все сметающую на своем пути толпу. Тяжелая энергетика хаоса.
Жесть, словом. Но туристам дела не было до того, что происходило более двухсот лет назад. Они стояли на площади Трокадеро, смотрели в парижское небо, где громыхал под музыку ослепительный фейерверк. Радовались так, что Верины мысли о хаосе 14 июля 1789 года показались спорными. В конце концов, великий город все простил, великодушно, снова и снова, позволяя в себя влюбляться и отдаваться всецело: без стеснения, комплексов и осмысления исторических моментов.
И влюбились. Панова – в Костю. Костя – в Светика. Светик – в Арно, женатого француза, обремененного двумя детьми, Тамара – в Жан-Ива, француза, разведенного, но тоже обремененного. Кристина – в Синишу, Синиша, верный Брамсу, заигрывал с владивостокскими ребятами, те окучивали малолетнюю Оленьку. Папа-Власенко влюбился в маму-Власенко, Рославлева – в Маркеса, Маркес – в Ван Гога, «Жан Габен» Королев приударивал за Верой. Семейные пары ходили за ручку, в обнимку и просто просились на обложку журнала «Семья». Лишь Рославлев скучал по своему банку.
А Париж, этот неутомимый, ненасытный любовник, наблюдая вечные страсти, посмеивался и вздыхал: «Эх, вы… Руссо туристо, облико морале».
* * *
Смех и слезы. Поехали в Версаль. Заслушавшись рассказами о бурной жизни французского двора, не сразу обнаружили, что Светланы и Кости нет.
– Смылись, – первой пропажу парочки заметила Панова.
Искать по залам дворца не имело смысла, но после экскурсии Вера включила логику, вспомнив, что, сидя в автобусе со Светиком, рассказала ей пару историй про Людовиков. Светлану интересовала жизнь королев и королевских любовниц. Она искренне ненавидела «путану» Монтеспан [30] и жалела Марию-Антуанетту [31] . «Отрубить голову! Королеве! Какой ужас!!! Варвары! Даже у нас не так жестоко с царем расправились», – возмущалась Светлана.
– Может, в Трианон [32] пошли? – предположила Вера, попросив разбиться по командам и включиться в поиски. Туристы даже обрадовались: можно не спешить, по парку погулять. Но Вера кипела: время ожидания рассматривалось как простой и должно быть оплачено. Естественно, агентством – не клиентами. Поэтому тем же спринтерским бегом, ставшим уже обычной походкой директрисы «Эсперанс-тур», Вера побежала в сторону Малого Трианона.
Сбежавших она нашла относительно быстро. В укромном местечке, боскете [33] , в тени вековых деревьев, укрывавших за свою жизнь и коронованных, и некоронованных особ, подслушавших столько вздохов, стонов и звуков, стояли ее туристы. Они держались за руки и улыбались. На какое-то мгновение Вера перенесла их на триста лет назад: коса Светланки взбита в высоченную прическу. На ней пышнейшее, голубого цвета, платье в кружевах с глубоким декольте. Она положила ухоженные руки на плечи красавца, одетого так же «бархатно-кружевно». У него чуть съехал парик, у нее выбились белокурые локоны. Он ее обнял за талию, они улыбаются. Они счастливы, зная, что боскет сохранит и эту тайну тоже.
– Быстро в автобус! – скомандовала Вера. – С Константином все понятно, но от тебя, Света, я не ожидала. Наверное, Монтеспанша нашептала, как соблазнять. Панова там, между прочим, расстроилась. Еще и за автобус мне придется платить из своего кармана.
Костя по-прежнему улыбался, не успев выйти из образа. Светланка смутилась от такого наезда, начала что-то лепетать в свое оправдание, но Вера и сама устыдилась. Да ей-то что? Светик с Костей составляли эстетически красивую пару – это факт. В обоих была какая-то первозданность. Порода. Ее не стерли ни катаклизмы истории, ни впрыскивание крови другого, низкопробного, разлива – их генеалогические деревья цвели мощно и плодовито. Может, поездка в Париж и была той счастливой закономерностью, обязанной соединить двух людей, чтобы сохранить каждого?
Пока же это были лишь предположения. А в реальности – счет, выставленный за опоздание. Обиженная Панова. Ворчание группы по поводу «отбившихся от стада». Смятение Светланки, почувствовавшей вдруг востребованность, мечущейся между женатым французом и безалаберным русским. Смущение Кости, с помощью которого она, Вера, так надеялась заполучить состоятельных туристов из Сибири.
Увы, реальность – как квадрат. Только углы, и никакой надежды. Никакой лирики. Круг в этом отношении менее безнадежен. Хотя бы потому, что не так больно, когда падаешь.
* * *
– Верочка, мне очень бы хотелось попробовать настоящий луковый суп, – сказал после завтрака Королев.
– Петр Евгеньевич, да вы что? В такую жару? Да еще луковый? Да где ж я вам найду суп? – Вере стало жарко уже только от одной мысли.
Королева можно было понять. Во-первых, он был гурманом. Во-вторых, обожал Францию и все с ней связанное. К тому же после так называемого континентального завтрака – круассан, кофе, конфитюр – хотелось чего-то особенного. Поиски, предпринятые самостоятельно, привели русского гурмана в Булонь – известное предместье Парижа, в крутой ресторан «Шале дез Иль», где он и отобедал. Возвращаясь, счастливый и довольный, решил прогуляться. Заблудился. Напоролся на особу, вид которой не оставлял сомнений о роде деятельности.
– Конечно, то, что в Булонском лесу промышляют платные девушки, известно, – рассказывал за ужином Королев. – Здесь все ясно. Но в том-то и дело, что это, похоже, был переодетый мужчина. Трансвестит. По-моему, из Азии. Он по-французски не очень говорил. Или говорила. Уж не знаю, как тут правильнее. Одета броско, макияж сумасшедший. Сидит себе в тенечке. Ну, я подхожу, про дорогу спрашиваю. Как, говорю, выйти отсюда?