Петей звали ее супруга, который был нашим семейным врачом - его вызывали всякий раз, как я сваливалась с простудой или желудочным отравлением. Воспитательницы мои сами обращались за медицинской помощью крайне редко: они не столько обладали крепким здоровьем, сколько умели не придавать значения недомоганиям. Пара рюмок водки с перцем, грелка, мятные капли и отдых - вот и весь перечень применяемых ими лекарств. Впрочем, весьма действенный.
- Здорова, - спокойно отвечал Петр Иванович, поглаживая бородку. - Только худа чрезмерно. Давайте ей белого вина для аппетита.
Вино мне давали исправно - высококачественный белый портвейн, который привозил из Москвы Он, Властитель моих дум.
Он был в нашем доме редким, но самым долгожданным гостем. Загодя зная о Его приезде, готовили комнату, выбивали пыль из ковровых дорожек, застилали свежие простыни, а в кухне жарились, парились и запекались разные кушанья.
Я бегала от окна к окну, замирая от тайного и страшного предчувствия - вот, откроется калитка и на крыльцо взойдет Он, стукнет в дверь… Когда же это наконец происходило, я забивалась в самый дальний угол и не смела показаться Ему на глаза.
- Куда ты подевалась? - сердито кричала одна из бабушек. - Иди, встречай!
- Несносная девчонка, - сетовала вторая. - Что с ней делать? Будто сроду людей не видывала!
- Ладно, оставьте ее в покое, - царственным жестом останавливал их Мой Повелитель. - Пусть делает что хочет.
Он едва удостаивал меня своим вниманием - неприступный, величественный.
Воспитательницы мои были старомодны, придерживались строгих правил, любили классическую литературу, музыку, игру в карты и хорошие сигареты. В доме имелись старинное немецкое пианино и гитара, плюшевые альбомы с довоенными фотографиями, множество портретов в тусклых рамках, подсвечников, вазочек, вышитых подушечек, источенных жучком дореволюционных шкафов, набитых всякой всячиной.
В деньгах мы не нуждались, по крайней мере, я не ощущала этого. Мне покупали куклы, нарядную одежду, конфеты, мороженое и прочие детские лакомства, ни в чем не отказывая. На еде тоже не экономили - часто готовили мясные блюда, жарили рыбу, пекли пироги. Принимали гостей, вино текло рекой. Сигареты курили дорогие, пользуясь длинными мундштуками из красного дерева.
Поскольку ни бабушка, ни, тем более, прабабушка нигде не работали, получали скромную пенсию, а сад и огород были запущены, источник подобного изобилия оставался для меня загадкой. Позже, повзрослев, я догадалась, откуда у нас появлялись средства для безбедного существования.
Теперь я испытываю потребность описать моих чудесных воспитательниц, которых я вспоминаю и всегда буду вспоминать с благодарностью и легкой грустью.
Прабабушка - высокая, статная, седая, с высокой прической, с крупными, но правильными чертами лица, тронутого морщинами, с прямой осанкой, одетая в длинное темное платье или юбку с кофтой, - гордилась своей принадлежностью к обедневшей старинной аристократической фамилии. Она говорила низким, хриплым от курения голосом, держалась несколько надменно с чужими и просто, ласково со своими.
Прабабушка дважды выходила замуж, овдовела и доживала свой век с дочерью и правнучкой, то есть со мной.
Бабушка моя училась музыке и вокалу, но… по некоторым обстоятельствам образование пришлось оставить до лучших времен. У нее была в молодости любовная история. Она хранила несколько писем от возлюбленного в палехской шкатулке, на самом дне. Однажды, когда никого не было дома, я достала шкатулку и прочитала письма. Они не произвели на меня никакого впечатления. Разве то, что в них выражено, похоже на мои ощущения? Может быть, то была не любовь, а тоска по несбывшемуся?
Потом я еще пару раз доставала письма и вчитывалась в короткие, торопливые строчки. Что я хотела найти в них? Наверное, посредством анализа чьих-то чувств я собиралась понять свои. Увы, напрасно! То, что испытывала я, невозможно было выразить ни вслух, ни на бумаге. В голову пришла мысль о странности, непостижимости моих неистовых порывов и того, что их питало. Я еще глубже запрятала пожиравшие меня ощущения. Ясно, что мне не с кем было поделиться своим состоянием, своими мучительными сомнениями и терзаниями.
Иногда я усаживалась на диван и перебирала старые фотографии, листала семейные альбомы - с них на меня смотрели лица людей, канувших в небытие. Они волновали меня. На фотографиях молодая и веселая бабушка обнималась с военным, они стояли на перроне у вагона пассажирского поезда. Прощались? Или встретились?
Короткое бабушкино замужество длилось семь лет, после чего ее супруг умер. Так я осталась без дедушки.
Бабушку, казалось, не тяготило вдовство, потому что на многочисленные предложения руки и сердца она отвечала отказом. Она руководила в клубе художественной самодеятельностью, давала частные уроки пения и музыки, без сожаления ушла на пенсию и посвятила свое время воспитанию внучки, то есть меня.
Смерть единственной дочери не наложила отпечатка вечной скорби и трагизма на ее существование. Она будто бы даже не плакала: приняла этот удар судьбы стойко, как и кончину своего мужа.
Несмотря на нелегкую, полную испытаний жизнь, обе мои воспитательницы относились к ней с интересом, получали от нее массу удовольствий, развлекая себя всеми доступными способами. Тот же дух живого любопытства, неистребимого жизнелюбия и умения довольствоваться простыми радостями они прививали и мне. Насколько это у них получалось? Трудно судить…
* * *
Я росла, познавая мир через книги, через взгляды моих воспитательниц и через мое чувство к Нему… В эти три грани моего существования вплеталась четвертая. Мой трехмерный мир содержал скрытое четвертое измерение - мои воспоминания о прошлом, которого у меня, по здравым рассуждениям, быть не могло, и мои сны. Я проваливалась в них, как проваливается в подземные катакомбы путник, ступивший на неверную, размытую дождями почву… падает и приходит в себя в кромешной тьме.
Разница лишь в том, что у меня тьма сменяется живыми цветными картинами, где я не столько наблюдатель, сколько участник. Возможно, таково влияние книг «из второго ряда», как я их называла. Из них я узнала еще одну сторону жизни, которую люди предпочитают не замечать. Я обратила внимание на то, что содержание этих старых книг как будто мне знакомо. Пришло их время, и я забросила художественную литературу. Я открыла в себе много такого, о чем не подозревала. В частности, свою способность предвидеть будущее, обостренную любовью.
За день до того, как Ему приехать, меня начинало лихорадить, сон пропадал, сознание мое заполняли видения нашей встречи - тем более мучительной, чем ласковее Он обращался со мной. Я жаждала Его ласк… но не таких. О, нет! Лежа без сна на горячей от моего жара постели, я представляла страстные поцелуи и объятия - совсем не те, какие Он дарил мне. Я доводила себя до исступления, до полного истощения - когда Он появлялся, проводила время рядом с Ним будто в бреду, в горячке - и заболевала, едва Он уезжал. Неделя недомогания была мне обеспечена.