Лишь боль в глазах,
Боль в теле, застывшем навеки,
А на пьедестале –
Восемь всего-то слов.
И я обошла пьедестал,
И я прочитала:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает».
Тогда я поставила Бетси-кобылку в стойло,
(А там уж стояла дюжина жеребцов,
Черных, как ночь, и в глазах их –
Кровь и безумье.) Не встретил меня никто.
Я к дому пошла, поднялась по высоким ступеням.
Двери открылись, – но слуги меня не встречали.
В сне этом – это же сон, не больше, мой мистер Лис, отчего же вы побледнели? –
В сне этом дом ваш прекрасный
Мне был любопытен –
Тем любопытством – о, поняли вы меня, мой дорогой мистер Лис – по глазам вижу, – что, по старинной пословице, губит кошек.
Я дверь нашла.
Небольшую щеколду открыла.
Толкнула – вошла. А впереди – коридоры,
Стены, обшитые дубом,
По стенам – полки,
Книги, и бюсты, и странные безделушки.
Я шла – а шагов не слыхать
На алых коврах,
Дошла – не скоро –
До двери в огромную залу.
А на пороге из мрамора пол, – И красным – на белом –
Все те же слова:
«Отвага прекрасна,
Отвага красива,
Но нас она убивает.
И сила крови, и жизни сила
В венах у нас застывает».
Из зала алый ковер вновь тек по ступеням –
Широким, широким,
И я поднималась в молчанье.
Дубовые двери:
Столовая, что ли, за ними?
Так мне показалось: там были забыты остатки
Трапезы пряной – летали над блюдами мухи…
На блюдах – рука человека,
Съеденная наполовину,
И голова, отрубленная по шею, –
Женская голова. И лицо, увы,
При жизни точь-в-точь
На мое было похоже!»
«Спаси нас Господь, – закричал тут отец невесты,
От этих кошмаров!
Да может ли быть такое?!»
«Конечно же, нет», – заверяю.
Улыбка блондинки
Прячется в серых глазах.
Уверенья нужны людям!
«За столовой – новая зала.
Она огромна!
Весь этот дом не стоит ее, наверно!
А в зале этой – браслеты и ожерелья,
Кольца, бальные платья, меха, накидки
И кружевные сорочки, и шелк, и батист,
Женские башмачки, муфты и ленты!..
Сокровищница?
Гардероб? Не понимаю –
Ведь под ногами – рубины горят и алмазы.
За залой этой… о Боже… попала я в Ад.
Во сне… Это сон… Я видела головы женщин.
Я видела стену, к которой гвоздями прибиты
Были их руки и ноги.
Видела гору грудей
Отрубленных. Гору кишок, из тел извлеченных.
В чашах – глаза, языки!..
Говорить не смею!
Нет! Не могу! И летали черные мухи!
Мухи гудели – низко и монотонно!
«Вельзевул – Вельзевул – Вельзевул», –
В их гуденье звучало.
О, я забыла дышать!
Я стремглав убежала –
И привалилась к стене, исходя слезами!»
«Да, вот уж лисья берлога!» –
Смеется блондинка.
(«Вот уж ничуть не похоже», –
Так я шиплю.)
«Грязные твари лисы. Всегда раскидают
У логов своих –
И кости добычи, и перья.
Лиса по-французски – «Renard»,
И «Tod» – по-шотландски».
«Уж как человека зовут –
Того не изменишь», –
Шепчет отец невесты.
Он едва не дрожит, да и гости тоже:
Светит камин,
И пылает,
И эль льется.
По стенам – чучела лисьи, трофеи охот.
Невеста вновь говорит:
«Услыхала снаружи
Я скрежет и грохот
И побежала скоро –
Тем же путем, что пришла.
По ковру, по ступеням широким –
Поздно! – ведь двери внизу уже открывались.
Бросилась вниз –
По лестнице словно слетела – г-Спряталась под столом –
И там ожидала,
Бога молила и в смертной тряслась дрожи».
Она на меня указала.
«Да, вы, сэр,
Вошли – и хлопнули дверью, и в дом ворвались.
И юную женщину вы за собой тащили –
За рыжие волосы и за тонкую шею.
(Длинными, непокорными
Рыжие волосы были…)
Она кричала. Билась. Спастись пыталась.
А вы, господин мой, только лишь усмехались –
В испарине шея и грудь,
Улыбка сияет!»
Невеста гневно глядит.
На скулах – румянец.
«И взяли тогда вы старинный
Широкий тесак,
Мой дорогой мистер Лис…
(Помню – она кричала!)
И ей перерезали горло – от уха до уха.
Я слышала стоны, и хрипы, и бульканье крови…
Закрыла глаза – и молилась,
Пока все не стихло.
Так долго – так долго! – все длилось, –
Но после стихло.
А я смотрела… А вы свой тесак держали –
И улыбались. И кровь по рукам стекала…»
«Во сне, дорогая», – напоминаю я снова.
«Во сне, дорогой.
Она на полу лежала,
И резали вы, и кромсали, и резали снова.
И голову вы от плеч отсекли ударом,
И в мертвые губы страстным впились поцелуем.
Отрезали руки – тонкие, бледные руки,
Корсаж разорвавши, груди ей отсекли вы.
А после вы плакали. Выли, подобно волку.
А после – внезапно – голову вы схватили
За волосы – помню,
Рыжими волосы были –
И с нею взбежали наверх по широким ступеням.
Вы скрылись.
А я убежала назад, в конюшню,
Там оседлала Бетси –
И вдаль умчалась,
Домой, по Белой дороге…»
Теперь все глядят на меня.
Я ставлю свой эль
На деревянный стол – мореный, старинный.
«Не было этого, – ей ли я говорю, всем ли собравшимся? –
Не было этого, Боже,
И быть не могло.
Просто кошмарный сон.
Право, врагу такого не пожелаю!»
«Но перед тем, как сбежала я с этой бойни
И поскакала на Бетси по темным аллеям,