И понеслась назад по Белой дороге –

А кровь-то еще была свежей, –

(Свинке ли вы перерезали

Горло тогда, мой мистер Лис?),

До того как домой вернуться,

Как бездыханной упасть перед вами,

Отец и братья…»

Честные фермеры.

Все они – как один –

Любят лисью охоту.

Пялятся вниз – на свои охотничьи сапоги.

«… Так вот. Перед этим, мой мистер Лис,

Я подняла с пола – из свежей крови –

Руку ее, дорогой. Руку женщины той,

Которую вы на глазах моих растерзали».

«Это всего лишь…»

«Нет!

Это не было сном!

Тварь!

Синяя Борода!»

«Это не…»

«Ты – Жиль де Рэ. Ты убийца!»

«Боже спаси – такого не может быть:»

Она улыбается – жесткой, холодной улыбкой.

Темные кудри змеятся вкруг светлого лба,

Как розы – в решетке беседки.

На бледных щеках пылают кровавые пятна.

«Вот, мистер Лис! Рука!

Белая, тонкая эта рука!»

Выхватила из-за корсажа

(Грудь – в чуть заметных веснушках,

Как же

Снилась мне эта грудь), –

Швырнула на стол, –

Прямо на стол, –

Прямо против меня!

Братья, отец и гости –

Глядят жадно.

Я поднимаю…

И правда – рыжая шерстка.

А лапка и коготки

Уже и закостенели, и с одного конца –

Кровь, что давно засохла…

«Да это же не рука!» – пытаюсь сказать.

Поздно. Первый кулак

Уже вышибает душу,

Дубинка из тяжкого дуба

Бьет по плечу,

Тяжелый сапог четко сбивает на пол.

А после удары просто сыплются градом, –

Сжимаюсь в комок,

Умоляю,

Сжимаю рыжую лапку…

Должно быть, я плачу.

И вижу тогда – ее:

Блондинку с тонкой улыбкой и серым взором.

Она поднимается – длинные юбки шуршат, –

Выходит из комнаты…

Весело ей было!

Но – далеко, на мили, ей путь до дома…

Уходит – и я, корчась на каменных плитах,

Вижу под юбками рыжий пушистый хвост.

Орать? Но силы на крик уже не осталось…

Ночью она побежит –

На всех четырех, легко –

По Белой, Белой дороге…

А вдруг охотники, детка?

Ведь может быть?

«Отвага прекрасна, – шепчу, подыхая, – но нас она убивает!..» Вот и конец истории!

Королева мечей

Возвращение дамы – дело личного предпочтения.

«Фокусы и Иллюзии» Уилла Голдстона

Я мальчиком был тогда…

Я иногда

Гостил у дедушки с бабушкой.

(Они были старые. Старость я сознавал – ведь шоколадки в их доме

Всегда оставались нетронутыми

До моего возвращенья, –

Должно быть, это и есть – старость.)

Дед мой готовил завтрак. С утра пораньше,

Чай для себя, для бабушки, для меня,

Тосты и мармелад –

«Серебряный» – яблочный,

«Золотой» – апельсиновый!

Обеды и ужины – это уж бабушка.

Кухня –

Ее владенье: и сковородки, и ложки,

И мясорубки, и венчики, и ножи –

Слуги ее и рабы, которых строила войском

Она, – и при этом, помню,

Всегда напевала:

«Дейзи, о Дейзи, ответь»

Перевод. Н. Эристави

или – реже:

«Ты заставил меня влюбиться, а я не хотела, нет, не хотела»…

Пела она ужасно – ни голоса и ни слуха.

Медленно шли дни…

Дед запирался до вечера на чердаке,

В темной каморке, куда мне не было ходу,

Из темноты рождались бумажные лица,

Невеселые праздники чьих-то улыбок.

По серой набережной с бабушкой я гулял,

Но чаще шнырял в одиночку

По мокрой лужайке за домом,

По кустам ежевики, по сараю в саду…

Тяжелая вышла неделя для стариков –

Как развлечь любопытного мальчика? Потому

Как-то вечером они меня повели

В Королевский Театр.

В Королевский…

ВАРЬЕТЕ!

Свет погас, алый занавес взвился.

Популярный тогда комик

Вышел, на собственном имени заикнулся

(Коронная шутка),

Поднял стекло, встал наполовину за ним

И задрал руку и ногу.

Они отразились в стекле – он будто летел.

Знаменитый номер – мы хлопали и смеялись.

Он рассказал анекдот,

Потом другой… было совсем не смешно.

Беспомощность и неловкость его –

Вот на что мы пришли взглянуть.

Мешковатый, лысевший, очкастый –

Он чем-то напомнил мне деда…

Комик закончил – потом на сцене плясали

Длинноногие девушки.

После вышел певец и спел незнакомую песню.

Зрители были – сплошь старики,

Вроде деда моих и бабки,

Усталые, стылые, –

Но они веселились и били в ладоши.

В антракте дед выстоял очередь

За шоколадным мороженым

В стаканчиках вафельных.

Мы ели, а свет уже гас.

Поднялся занавес противопожарный,

Взлетел алый…

Снова по сцене девушки танцевали,

И грянул гром, и возникло облако дыма,

Фокусник вышел с поклоном… мы хлопали.

Женщина вышла из-за кулис, улыбаясь.

Она блестела, переливалась, сверкала,

И мы смотрели, и стали расти цветы,

А с пальцев иллюзиониста – сыпаться

Шарфы и флаги.

«Флаги всех стран, – сказал, подтолкнув меня, дед. –

Он прятал их в рукаве».

Со дней невинных

(Как деда представить ребенком?)

Он, как поведал сам, был из тех,

Кто знает, как вертится мир.

Бабушка говорила – лишь только они поженились,

Он смастерил телевизор.

Устройство было огромным, экран – с кулачок,

А телепрограмм в то время и не было вовсе.

Но смотрели они телевизор – правда, смотрели,

Сами не зная,

Люди иль призраки – на экране.

Еще у деда патент был на что-то, что изобрел он, –