Напоследок бабуська полюбопытствовала:
— А ты сама-то кто такая будешь?
— Агент. Наследство Анечке Ружиной от родных осталось. Небольшое, конечно. Но государство все равно обязано ее разыскать и передать права.
— Во как! — изумилась бабуська. — Наследства стали появляться! Почитай, что после войны ух никаких наследствов ни у кого из советских не осталось. Опять, значит, забогатели. Хорошо.
Лариса расшаркалась и бегом вернулась к машине.
— Идем со мной, — приказала она Жидкову ликующим голосом. — Тут рядом живет близкая подруга Анечки Ружиной.
— Все так сложно, — пробормотал он, выбираясь из машины. — У нас с тобой получается настоящее расследование. Я не ожидал.
Особого энтузиазма в его голосе не чувствовалось. До тех пор, пока они не позвонили в квартиру Мани Степанковой. Маня оказалась дородной дамой со стрижкой «каре» и полными сочными губами. Узрев Жидкова, она ахнула и едва не упала без чувств. Он стоял на пороге ее квартиры, словно мечта жизни: в белом костюмчике, в замшевых ботиночках — и кротко смотрел Мане прямо в душу.
Она решила, что он как минимум известный актер, и разубеждать ее никто не стал.
— Это вы?! — ахнула Маня, отступив на несколько шагов в глубь квартиры. '
— Это я, — скромно ответил Жидков.
— Я что, выиграла какой-нибудь конкурс? — спросила Маня, которая постоянно рассылала по редакциям газет и журналов конверты с отгаданными кроссвордами, ответами на вопросы викторин и прочими глупостями. — Поэтому поздравлять меня приехал известный артист кино и прочих… театров?
— Нет, дело не в конкурсе, — любезно улыбнулась Лариса. — Мы хотели поговорить о вашей старой подруге Ане Ружиной. Ее ищут родственники, а мы ведем телевизионное расследование.
— Ой, а я не знаю, куда она уехала. Она адреса не оставила. Замуж вышла, куда-то в Сибирь с мужем подалась. Господи, да вы на кухню проходите! — воскликнула Маня, не обращая ровно никакого внимания на Ларису и глядя только на Жидкова. — Там поговорим. Мои спиногрызы спят, мешать не будут.
— Значит, вы с Аней дружили?
— Ну… Дружили — не дружили… Она здесь жила, в соседнем доме, потом замуж вышла и уехала с мужем.
— Нас очень интересуют, — вкрадчиво начал Жидков, которого Лариса пнула ногой под столом, — обстоятельства ее замужества. Почему она так рано вышла замуж? Только стукнуло восемнадцать, и вот… Может быть, она из дому хотела уйти? А муж — это так, удобный предлог?
— Да что вы! — замахала руками Маня, поставив на стол толстые кружки с кипятком и коробку чайных лакетиков. — Пейте. Вы в каком сериале снимались?
— М-м-м… — растерялся Жидков. — В разных.
— «Банды Столешникова переулка», — ответила вместо него Лариса. — Двенадцать серий. В следующем сезоне будет продолжение.
— Надо же! — воскликнула Маня и, усевшись напротив Жидкова, подперла щеку кулаком. — Я вас обязательно смотреть буду.
Жидков почувствовал себя гнусным обманщиком и заерзал на табурете. Совесть не позволяла ему так жестоко обманывать бедную домохозяйку. Однако Лариса не дала его совести ни одного шанса.
— Так что там насчет мужа Анечки Ружиной? Как его звали?
— Павел. Хороший человек, на пять лет ее старше. Она за него по любви вышла. Я ее провожала на поезд, так они с этим Павлом так целовались! Я завидовала. Эх, всем бы так.
— А вообще… Какая она была, Анечка? — осторожно поинтересовалась Лариса.
— Тихая. — Маня отвечала, по-прежнему глядя только на мужчину своей мечты. — Спокойная. Мы с ней не так чтобы не разлей вода считались. Близких подруг у нее вообще не было. Учителя ее называли замкнутой. Она мне кукол рисовала. Я их на картон наклеивала, а потом платья им мастерила из цветной бумаги.
— Анечка хорошо рисовала? — быстро спросила Лариса.
— Ее приемные родители сразу внимание обратили. Макар Петрович ее с собой в мастерскую брал. Учил, как надо краски смешивать, и все такое. У него свой сын был, Альберт, так он бесталанный оказался. Макар Петрович все хотел его к своему делу пристроить, а у Альберта, как оказалось, руки не из того места росли. Вот поэтому он Анечке и завидовал.
— Альберт? — оживился Жидков. — Альберт завидовал Анечке?
— Ну да. Потому что она хорошо рисовала, а он совсем не умел. Он ей при каждом удобном случае гадости говорил да всякие пакости подстраивал. Она тоже его не жаловала, сказать по правде. Удачно получилось, что она себе жениха приличного нашла и уехала. А то устроил бы ей Альберт веселую жизнь! И Макар Петрович ничего, проглотил бы. Родные-то дети всегда дороже чужих.
Жидков вопросительно посмотрел на Ларису.
— А что Анечка еще рисовала, кроме кукол? — спросила она.
— Картинки всякие, — пожала плечами Маня. — Ой, у меня осталось несколько штук.
— Как это — осталось? — опешил Жидков. — Вы столько лет храните картинки, нарисованные девочкой, которую даже не считали лучшей подругой?
— Но они красивые, — пожала плечами Маня. — Выбросить — рука не поднялась. Хотите покажу?
Она подхватилась и ушла в комнату и стала там хлопать дверцами шкафов.
— Поверить не могу, что Альберт ненавидел приемную дочь своих родителей! Он всегда был такой правильный! По всем моральным нормам, он должен был делать вид, что очень с ней дружит. Чтобы Альберт…
Он не успел договорить, когда Маня возвратилась назад. В руках у нее была большая папка. В ней лежали пейзажи.
— Бумага, гуашь, — констатировал Жидков. — Ничего особенного. Деревья, пруд, утки.
— А мне нравится, — потемнела челом Маня.
— Нет, вообще-то хорошо, — похвалила Лариса. — А можно у вас одну… купить?
— Вы так берите, даром, — хозяйка квартиры расплылась в улыбке. — Только автограф оставьте. Я потом своим спиногрызам покажу. Когда подрастут, соображать начнут…
— Но я… — начал было Жидков, и Лариса изо всех сил наступила ему каблуком на ногу. — Уй-уй! Я с удовольствием! Конечно. Для вас мне будет очень приятно оставить автограф. Для вас и ваших спиногрызов.
Он взял предложенную ручку и изобразил на первом листе старой тетрадки витиеватую подпись — абсолютно неразборчивую.
— Ой! — потеплела лицом Маня. — Такая прелесть. Спасибо.
— Пожалуйста, — ответила за Жидкова Лариса. — А вы дадите нам свой телефон? На всякий случай?
Маня, покраснев, написала на листке с промасленным краем номер своего телефона и подала Жидкову. Тот торжественно сложил лист и спрятал в карман рубашки на груди. И еще постучал по карману ладонью, словно проверял, хорошо ли улеглась в нем столь ценная вещь.