Зарево рассыпалось на тысячи мелких огоньков. Концентрическими кругами и лентами струились над травой и ковром из папоротника светляки. Сам папоротник мерцал сотнями нитей, листовые жилки окружающих поляну берез светились серебряной ртутью. Свет облаком парил над росчистью, свет стлался по земле: малахит, яшма, изумруд и нежная бирюза с вкраплениями золотых жилок.
На поляне плясали. Плясали долгоногие лисы, плясал выводок волков, плясали барсуки, еноты и какие-то непонятные твари, плясали полулюди-полузвери, все они двигались кругом, приплясывая. Над пляшущими вращалось живое колесо – это кружились птицы. Колдуну мгновенно припомнился Долгий Танец мертвых цвергов, но эти твари были живыми и плясали не вокруг Старого, а вокруг невероятного существа, находившегося в центре поляны.
У существа было тело человека, покрытое короткой бурой шерстью, человеческие руки и плечи, но ступни больше походили на копыта. Получеловечью-полуоленью голову венчали ветвистые рога, и каждый отросток мерцал переменчивым светом, как драгоценные камни в королевской короне. Существо и было повелителем этого сборища. Оно медленно притопывало, и свет пульсировал в ритме его движений, и кружился, кружился бесконечный хоровод.
У Колдуна перехватило дыхание, поэтому он не сразу заметил нового пришельца. Из лесной темноты выползла большая, но тощая и изможденная рысь. Задние лапы ее бессильно волочились по земле. Рысь вползла в раздавшийся круг, приникла к копытам человека-оленя – и уже через секунду гибко вскочила и присоединилась к танцующим, излеченная от паралича.
Хоровод двигался в странной тишине – ни писка, ни звериного ворчания, лишь мягкий топот танцующих и переливы многоцветного зарева.
– Король, – чуть слышно прошептал Колдун.
– Что? – откликнулся Хантер.
– Владыка, который прикосновением лечит страждущих. Этот рогатый в церкви у эмишей, на картинах, помните? Это он.
– Да ну-у, – протянул охотник.
В его тоне Колдуну почудилось что-то странное. Обернувшись, Бессмертный увидел, что глаза Хантера горят хищным светом – не отраженным мерцанием чудного зарева, а своим собственным. Охотник подобрался.
– Что вы делаете? – шепнул Колдун. – Хантер…
Он не успел закончить фразу, потому что охотник взвился, как освобожденная пружина, и одним прыжком вылетел на поляну. Перемахнув через круг плясунов, Хантер очутился рядом с человеком-оленем и кинулся ему на спину. Над росчистью взвился вой зверья, но громче звучал торжествующий крик человека. Огни вспыхнули – и погасли, и Колдун оказался в кромешной тьме.
Он бежал, потому что бежали все, гонимые ужасом. Колдун слышал вокруг хлопанье крыльев, шорох лап, суматошное дыхание бегущих и несся с этим потоком. Так мчится прорвавшая плотину вода, с корнями выворачивая деревья. Только ночь, только звуки бегства, и он – песчинка в общем течении. Наконец дыхание в его собственной груди со свистом оборвалось, и Колдун рухнул на жесткие корни сосны. Вцепившись в эти корни, зарыв пальцы в землю и мох, он страшным усилием воли удержался на месте – хотелось вскочить и вновь бежать до полного изнеможения или до смерти.
Когда стук крови в ушах поутих, Колдун сумел приподняться и сесть. Вокруг не было никого – лишь звезды, светящие сквозь прорехи в лесных верхушках. Ни шелеста, ни звука шагов, ни скрипа. Черные стволы возносились в небо, и оно, опрокинутое над лесом, смотрело бесстрастно и холодно. Колдун понял, что совершенно потерял направление. Он не знал, где осталась зачарованная поляна и где их лагерь. Слух тоже ничего не подсказывал. Тогда Колдун прикрыл глаза и попробовал вслушаться по-другому. Откуда-то из глубины леса сочился мрак. Там распростерлось переплетение тысяч крепких нитей, суматошная вязь, в которой все же чувствовалась система. Но Колдун понял, что идти туда не стоит. Над сетью притаилась смерть. В остальном лес был не по-хорошему пуст, словно дикий поступок охотника распугал все зверье на мили вокруг. Или твари затаились, не смея дышать, не смея жить, пока все не разрешится.
Вслед за тишиной и пустотой подкралось одиночество, и Колдун снова ощутил страх. Уже не тот животный ужас, что погнал его от поляны в волнах общего бегства, а свой собственный, детский и почти забытый страх.
Мальчик, который не отражался в зеркалах, боялся оставаться один. Он боялся еще до того, как научился озвучивать свои страхи, и так ревел по ночам, что леди Эмери наняла круглосуточную сиделку. И потом, когда наследник лорда Эмери – к тому моменту уже называвший себя Дорианом – подрос, он боялся. Манили обширный чердак дедовского дома, старые, заросшие паутиной мансарды, одинокие пруды и гроты парка, и все же Дориан не решался выйти из людных комнат, пока у него не появилась маленькая подружка. Мирра всегда смеялась над ним.
«Боишься, что останешься один – и исчезнешь?»
– Мирра, Мирра, – пробормотал Колдун.
Лес вздохнул в ответ и умолк, захлебнувшись собственным вздохом.
– Я не один, – упрямо процедил заблудившийся. – Тут сотни живых существ. Просто я их не вижу.
«И они не видят тебя, – шепнул знакомый голосок. – А если тебя не видят, тебя попросту нет. Ведь так?»
Она прикрывала ему ладонями глаза, но во тьме под веками оставался отпечаток ее смеющегося лица, а подняв руку, он мог нащупать ее пальцы.
– Мирра! – заорал Колдун во всю глотку. – Прости меня! Только вернись!
Крик заглох под лесным пологом. Навалилась темнота, давила на глазные яблоки, как будто решила ослепить навсегда.
– Я и так себя не вижу, – пробормотал Колдун.
Он встал, но почувствовал, что кружится голова. Не было ни верха, ни низа. Куда-то подевались даже деревья и земля под ногами. Он барахтался в пустоте, в вакууме, и сам становился пустотой. У пустоты не было имени. У пустоты не было лица. Ни прошлого, ни будущего.
Внезапно вспомнилась глупая детская дразнилка, которую сочинила Мирра и не раз ему напевала:
Раз-два, три-четыре.
Ходит котик по квартире.
Черный котик в темноте,
Не видать его нигде!
Раз, два, три, четыре, пять.
Вышел котик погулять.
Белый котик, белый снег
Не найти его вовек.
Три-четыре, пять-шесть-семь.
Котик, серенький совсем.
Серый котик, серый свет.
Есть ли котик или нет?
«Раз, два, три, четыре», – повторил Колдун, уже теряя сознание.
Последним, что он услышал, был звонкий издевательский смех.
…Хантер рванулся к Рогачу, вскочил ему на спину и впился, как клещ. Тварь запрыгала по поляне, пытаясь сбросить непрошеного седока. Болтало так, что, казалось, мозги вытрясет через уши, но Хантер привык подчинять непокорных скакунов еще на ранчо. Он крепко держался за рог, а второй рукой что было сил придавил мохнатую шею, слишком тонкую для такой здоровой башки. В ноздри ударило острым звериным духом. Мелькнула мысль о блохах. Олень метался по поляне. Если грохнется на спину и покатается – несдобровать человеческим костям. Хантер усилил давление на горло. Тварь захрипела и тяжело рухнула на колени, а затем распростерлась ничком на земле. Еще через минуту скотина перестала дергаться.