– Мне сон был, – нехотя признался Ураган. – Лихо из него явилось, ягиня...
– В руку будет...
Ее голос, как прежде, не усмирял тяжкие мысли.
– Да уж был в руку. Пригрезились мне омуженки в кибитках, а потом наяву узрел одну, мертвую...
– Чьи же кибитки были?
– Скуфские...
– Где же ныне Скуфь?
– Еще весной за Рапейские горы услал, в страну рапеев, невест высватать. И нет ее доныне...
Будто сняв грузные доспехи, он перевел дух и поведал ей сон. Обава выслушала, не отводя своего пронизывающего взора, потянула за бечевку, давая знак вознице, чтоб остановил коней.
– Белый пар... Царь рапейский, именем Сколот! Не бивал он Важдая и витязей твоих не пожег.
– Откуда ты знаешь? Если о Скуфи ни вестей, ни молвы?.. Прежде ты грядущего не зрела.
– Прежде было у меня сердце трепетной девы.
– Каково же ныне?
– Железо каленое.
– Тогда скажи, вещий ли мой сон?
– Коли старуха из него явилась, ягиня, знать, сон вещий.
– К чему бы такое лихо?
Она задумалась, сжавшись так, что стали подрагивать плечи, после чего заговорила печально:
– Боюсь и толковать... А ну как ты рассердишься и снова наденешь покров?
– Одной каре дважды не бывать.
– Одной-то не бывать, но если цвет иной...
Вторым наказанием мог быть только покров черный – смертный. И если подобное случалось и утратившую целомудрие деву либо неверную жену накрывали повторно, то она творила вено с самим Таргой – рассекала мечом запястье...
– Ты готов на сей раз поверить мне, Ураган? Ведь я стану толковать не свой, а твой сон.
– За тем и пришел, Обава, – осторожно сказал государь. – Покоя нет...
– Ягиня снится к прозрению и великой мудрости, что тебе откроется. – Взор Обавы затуманился. – Если же она явилась лихом и наяву указала мертвое тело омуженки... Нет, Ураган, я опасаюсь, ты снова не поверишь мне и прогонишь!
– Говори, Обава...
– Близок конец твоему владычеству в сарских землях.
– Что же случится? Нашествие и гибель государства?
– Опасности не вижу и супостата нет. Но ты сам оставишь свое Владычество. И уйдешь по своей воле. А сарским государем станет Кочень. Он выхватил деву, коей ты хотел бы обладать. Сия дева – твоя власть. Ровен же останется с тобой.
– Такое невозможно!
– Во сне ты выбирал невесту. И было сорок кибиток, верно?
– Верно...
– Число сорок – это срок тебе означен. На три поприща растянулись, но только в трех были рапейские девы, а у каждой по три косы. И выбор невест творили вы втроем. Это указание на то, что роковой срок тебе – три дня. Как минут они, так бросишь свой государев бич.
– Да быть сего не может!
– Я сон разгадываю твой, Ураган, – терпеливо проговорила Обава. – А в сновидениях не я, а боги тебе пророчат.
– Добро, продолжай.
– В трех кибитках по дюжине рапейских дев, и ни одну огласить не мог. Доверился воле Важдая...
– Что это значит?
– А воевода дал тебе деву, которая оказалась ягиней...
– Все так и было! Но в чем же суть?
– Суть в том, Ураган, что лихо, пригрезившееся тебе наяву, – это твой иной путь, ознаменованный совестью. Перед тобой ныне выбор, что сотворить со своим государством. Обратить саров к законам Тарги ты не можешь, ибо они не желают старых обычаев, а пойти у них в поводу тебе не позволяет твое Владычество. Замкнулся хоровод из кибиток, где едут белые рапейки, а в иных омуженки. Не найти тебе пути из круга, не сделать выбора, и власть твою уже выхватили, бросили поперек седла и умчали. Но явится ягиня и укажет иную дорогу...
– Не хочу я иных дорог! – возмутился Ураган. – Как же я брошу свое наследство, оставленное предками? Как отступлю от замыслов? Тем паче, когда государству грозит беда?
– Беда у нас прежняя, а новой я не зрю...
– Да как же ты не зришь, Обава? Омуженки в наших пределах рыщут! Не во сне, а наяву. Это они все лето угоняли коней. Шелковой нитью смиряли и уводили... Должно быть, ты слышала об их коварстве и хитрости?
В этот миг он вспомнил жрицу Чаяну и свои спутанные ноги, однако ничего дочери не сказал о ней, дабы не путать прежнюю явь и нынешний сон.
Взор дочери потускнел.
– Не удопоклонницы нас погубят и не персы...
– А мне тревожно! Ведь была молва, волчье племя Ариды сгинуло. Будто разнесло все это племя по миру, как пыль... Ан нет! Скрылось, затаилось на целых триста лет. А ныне земля тряслась в степи! Худой знак...
– Мне чудится, напрасно ты тревожишься, Ураган. Омуженка коня уводила... Будто последнего! Многие сотни табунов по степи кочуют, не оскудеют сары, утратив одну лошадь...
– В том и суть, Обава, что не одну. За нынешнее кочевье на всех путях пропало около тысячи! И везде оставлена рука Тарбиты.
– Невелика и жертва...
– Если б эта жертва богине была воздана!.. Я не убытки считаю – число воинственных всадниц, которые могут появиться, где захотят. И принести великий разор, ибо сарам ныне не защититься от их набегов. А если омуженки и впрямь соузники персов?
Обава приспустила веки и потянула бечеву, подавая знак вознице. Тотчас же кибитка затряслась по битой копытами земле.
– Ты еще пожалеешь, что снял алое покрывало, – вдруг проговорила она с непривычным медным отзвуком в голосе. – А лучше вновь набрось на меня горючую пелену, и мне будет покойно под ней, и тебе вольнее. Все одно не могу утешить.
– Я старого не поминаю, – осторожно вымолвил Ураган. – Коли снял кару, тому и быть должно.
– Добро, тогда послушай меня! Ты опасаешься супостата? Омуженок, воинственных дев, что крадут лошадей? Ты боишься, сары не защитят себя и свой желтый жир?
– Я сарский государь, и это мои заботы...
– Еще ты мыслишь вернуть народ под сень законов Тарги. Родить наследника и обязать его, чтобы продолжил твои старания.
– Да, все мои думы, как лошади в одной упряжке...
– А достойны ли нынешние сары твоих хлопот и тщаний? Нужны ли им извечные наши законы, по коим ты вскормил меня? Ну-ка вспомни, как ты собирал паров для Скуфи? Сколько выслушал обид от родовитых вельмож, сколько угроз! Не они ли назначили тебе роковой срок, который ныне заканчивается? Старцы сдержат свое слово и заточат тебя в каменную вежу...
Урагану послышался звон обрядовой чаши, но не вечевой серебряной, что стояла ныне в стольном граде Казаре на площади, а медной, походной, которую возили с собой, чтоб пить хмельную суру в честь победы, созывать войско и будить спящих по тревоге.