– Таков удел всякого, кто повинуется правде, – скрывая напряжение, сказал он. – Я вынужден сносить обиды и угрозы, поскольку взираю на подданных, как на малых и неразумных чад. Ведь, существуя вне обычаев и законов, они в самом деле несмышлены и не ведают, что творят.
– Сары предали богов, ибо искусились желтым жиром! – загремело медное било. – И взывают к ним, когда приходит лихо. Они предали и тебя, Ураган! Иначе бы сами приводили паров и просили взять на службу. Ты им нужен, когда их табунам грозят конокрады, а домам и жиру – омуженки и персы. Предавших богов и государя можно ли называть сарами?!. Верна молва, говорящая, будто мы вымерли! Наши земли давно бы позорили, угнали табуны и отняли жир, но супостата сдерживает былое величие и могущество. Врагам еще невдомек, что сары более не сущи. А эти трусливые, но самолюбивые туши, коих рабы носят на носилках, не достойны ни богов, ни государя! И коли так, пусть же их порвут конями воинственные удопоклонницы, ибо они рвут неспособных к соитию.
Ураган ощутил, как захолодело в груди и подломилась крепкая спина наездника. Он опустился на войлочный пол кибитки и взял руку Обавы.
– Мне страшно внимать твоим речам... Неужто подобные мысли рождаются под горьким покровом?
– Говорила тебе, Ураган, верни алую пелену, спрячь мою голову и свою спрячешь. Или иную попрошу...
– Я учил тебя любви и снисходительности к своему беззаконному народу. Только любовью можно излечить его лютую хворь, а ненавистью усугубить... Но слышу в твоих словах презрение!
– Верно, и я искренне любила его, – слегка задребезжала медь. – Испытывала жалость, как если бы сары страдали от мучительных болезней... Но в самом деле потакала низменным порокам!
– Что случилось с тобой, Обава? Неужто виною всему моя кара и горючий покров?
– Не казнись, Ураган. – Она вновь обрела спокойствие. – Я тебе благодарна за вскормление и науку. За любовь и кару... Но лучше бы ты не снес испытаний! Лучше бы ты, презрев законы и молву худую, повиновался моему огласу... И взял бы в жены. В этот день по истечении девяти месяцев не алый бы покров снял, а принял на руки младенца – своего наследника. И лучше бы я умерла в тот же час, во второй раз сотворя вено!
– Сейчас же замолчи! – Государь вскочил и схватился за древко бича, что был за поясом. – Не смей более напоминать!..
– Посмею! – Обава тоже встала. – Ты испытания преодолел, но и я тоже их выдержала. И это горше, нежели позор кровосмешения.
Ураган отступил, но руки с бича не убрал.
– Не внял... Какое испытание?
– Под горьким покровом я погасила любовь к тебе, – призналась она. – И теперь мое сердце, словно куфский меч, так же остро и холодно.
– Добро. – Государь расслабил руки, стискивающие бич. – Знать, смирил покров...
– Не радуйся, Ураган. Алая пополома не смирила, а выстудила сердце так, что и дочерняя привязанность рассеялась. Я будто заново родилась и, оглядевшись, изумилась, в какой скудости и мерзости мы прозябаем! Ныне любовь меня не слепит, и я презираю этот мир, отвергаю с такой же беспощадной силой, как некогда ты меня отверг. Твой сон вещий! И ты через три дня отвергнешь то, чему служил, и уйдешь!
– Не бывать этому!
– Не зарекайся, Ураган, – спокойно продолжала Обава. – Коль сбудутся мои провидения, что станешь говорить?
– Добро, еще послушаю. Но если не сбудутся, что ты скажешь?
– Если в течение рокового срока ты бросишь наземь свой государев бич и отречешься от Владычества, то я уйду из пределов сарских земель. Но коли ты, смиря свой нрав и гордость, останешься, то и я разделю твою участь.
– Куда же ты уйдешь?
– К рапейскому царю, Сколоту. Он грезился мне под алым покровом. Сейчас ждет в своем подземном дворце и тоскует.
– Да сущ ли он в яви? Не лихо ли к тебе привязалось?
– Под покровом я зрела его наяву...
– Ты что же, оглашаешь этого царя Сколота?
– Не я – он сделал выбор, и мне след идти к нему.
– Без любви и согласия?
– По року, – медленно и тягуче зазвучала медь. – Ныне мы с тобой оба ступаем на роковой путь. В этом суть промыслов божьих, а не нашей любви и нашего согласия.
– Отчего же роковой срок так короток? Три дня... – Ураган встряхнулся, сгоняя чары ее слов. – Даже вечевые старцы мне отпускали три года! А ты – три дня... Не обессудь, Обава, не верю я! Не может ничего сотвориться за столь короткое время, чтоб я бросил наземь свой государев бич!
– Покуда мне неведомо, что сотворится, – призналась она. – Я всего лишь толкую твое сновидение. Прежде чем оставить Владычество и отречься от власти, ты должен воззвать ко всем богам. Ведь в каждой кибитке было по двенадцать взывающих к тебе дев, а это указание тебе. Попросишь богов, дабы по их воле сары образумились, избавились от зла и жира да вернулись под законы Тарги.
– Не могу я взывать к богам!
– Отчего же? Ты государь и обладаешь частью. Тебе ведомы их тайные имена...
– Да в том ли суть? – горько проговорил государь. – Помысли же, как я могу свои земные хлопоты относить богам? Содержать народ в лоне законов – удел государей... Тем паче, как просить за беззаконных, даже если услышат боги?
– Тебя одолеет отчаяние, государь. Белые и черные кибитки пойдут по кругу. И ты не сможешь сделать выбор.
– Взывать к небесам бессмысленно! Отринувшие обычаи и богов неподвластны ни божьей благодати, ни вразумлению свыше.
– А потому, взъярившись, ты попросишь беззаконным кары, огня небесного.
– Этого я никогда не попрошу.
– Отчего же?
– Отступники не осознают божьего наказания! Даже если я утрачу разум и, воззвав к богам, попрошу кары, она падет на тех, кто остался верен заповедям!
– Но зато узрят скотий мор, разящий сап и устрашатся. Лишившись своих стад и табунов, сары в тот же час обратятся к Тарге.
– Едва начнется падеж, они растерзают меня, весь наш род и все племя сожгут вместе с падалью. И ничуть не устрашатся, ибо нет для них страшнее страха, чем потерять свой достаток. Ныне для саров жир – закон...
– И это верно, Ураган, – вздохнула Обава. – Неуязвимы те, кто сущ вне всякого обычая. И нет им ни страха, ни казни и страданий...
– Довольно! – Ураган встал. – Пришел к тебе за утешением, а ты пророчишь гибель. Не стану больше слушать тебя!
– Не будет сарам погибели, даже когда ты бросишь бич и уйдешь.
– Как же не будет?
– Без государя одичают сары, словно табун лошадей, ушедший в вольную степь без пастуха. Есть туры благородные, суть воплощение Тарги, а есть неказистые, убогие турпаны. Кто в них признает некогда прекрасных и чистокровных скакунов?..
– Они и одичать не успеют. Как только я оставлю Владычество, народ разделится на племена, которые будут враждовать между собой, пока не истребят друг друга. Поскольку сами воевать не смогут из-за грузности тела и густокровия, наймут сакалов, вооружат парфян, и от их рук пропадет на земле последний сар. Я не провидец и не досужий волхв и не хочу искушаться знанием грядущего, испросив его у богов. Мне довольно знания нравов князей и родовых бояр! И потому не уйду я, не брошу народ ни через роковой срок, ни через сорок лет. И ты останешься со мной.