— Евгений Петрович, я попросила бы вас оставить меня одну. Ваши домогательства бессмысленны — я сама найду вас, как только сочту нужным. А теперь прощайте! — это были последние слова Ксении, услышанные в тот вечер князем.
«Ревность, — думал Дольской, уходя. — Не следовало исчезать надолго — получил по заслугам! Между прочим, в прошлый раз я сказал ей почти то же самое, что сам дам знать о себе… Ревность означает, что для меня все складывается не так уж плохо. Она упряма, своенравна — ну и пусть! Еще узнает, как Дольской умеет добиваться своих целей…» Вот уж чего и в мыслях у князя не было, так это отказываться от того, что считал своим. Вскоре он уже не находил никакого повода для беспокойства: просто молодая балерина устала от мрачной осени, ранней непривычной и неприветливой зимы, да и повседневные трудности театральной жизни утомили ее. Зато сама Ксения понимала теперь, с каким страшным человеком связала ее судьба. На ближайшее время ей удалось избавиться от этой напасти, а как быть дальше? Зародившееся было чувство к Дольскому, кажется, навсегда уходило из ее сердца, и Ксения принимала это как проявление Божьей воли, вот если бы только сам князь навсегда мог оставить ее в покое — подобное трудно было даже вообразить! «Бежать, спрятаться! Скрыться хотя бы до Крещения от всей мерзости и подлости, забыться и встретить Рождество Христово без суеты, как положено, как было в детстве, — именно этого мне и нужно! А потом будь что будет — все в руце Божией, Господь не выдаст…» — успокаивала себя балерина.
Такого мрачного поста еще не было в жизни Ксении Светозаровой, но Провидение распорядилось так, что оставшееся до праздника время ей не пришлось провести дома, куда в любой момент мог снова нагрянуть непредсказуемый «жених». Балерине помогли печальные обстоятельства: задушевная старшая подруга, которая в трудные минуты всегда утешала Ксению добрым словом, мудрым советом, теперь сама нуждалась в помощи. За неделю до Рождества Мария почувствовала себя значительно хуже и слегла. Доктора не могли объяснить такого состояния, никаких потрясений в последнее время она не испытывала, не было истерических срывов, и вдруг сильнейшее нервное переутомление, расслабленность. Старый профессор, не первый десяток лет пользовавший артистов Императорской труппы, только разводил руками.
— Увы! Слаба настолько, что течение болезни может быть самым неблагоприятным, хотя всякое случается — и не такие порой выздоравливают. Ей сейчас необходим заботливый сестринский уход, я бы даже сказал, дочерний уход.
Кому было ухаживать за совершенно одинокой, небогатой женщиной? Разумеется, все «дочерние» заботы взяла на себя Ксения. Ксения и прежде часто захаживала к ней «на огонек», а тут просто «переселилась» на Васильевский: бывшая солистка оперы жила на Малом проспекте неподалеку от Тучковой набережной. Скрытой причины переезда Ксения объяснять не стала: с одной стороны, боялась, что больная примет ее откровение слишком близко к сердцу, с другой — верила, что один Господь в силах избавить ее от роковой напасти. Почти все время, свободное от репетиций и спектаклей, посвящалось теперь больной подруге. Мария не держала даже кухарки, так что добросердечной Ксении пришлось не только подавать в указанное время пилюли и успокоительные микстуры, но и готовить, а также развлекать близкого для нее человека беседами или просто одним своим присутствием. Набожную Марию страшно удручало, что она не может бывать в храме, — прежде она не пропускала ни одной воскресной или праздничной обедни. Ксения гоже переживала всей душой — после того как подруга детства графиня Екатерина избрала монашеский путь, рядом с ней не оставалось человека ближе и дороже бедной Марии. В этот год они не могли быть вместе на службе в канун великого праздника, да и само Христово Рождество Ксения все-таки решила справить дома, без гостей, — будь что будет.
Все понимая, Мария чуть не плакала:
— Грех какой, Ксеничка! Так нехорошо, покоя на душе не будет весь год! Может быть, вы заглянете ко мне после всенощной, хоть ненадолго? Наверное, это вам некстати, но ведь Рождество Христово все-таки! Так было бы приятно, мне стало бы легче — это лучше всякого лекарства, правда, вместе бы и разговелись. Ничего, что ночью, я все равно не усну, буду у божницы молиться, а вы, родная моя, уж приходите Бога ради — в эту ночь и волхвы «со звездой путешествуют». Ведь вы придете?
— Ну конечно, приду. И разговеемся, и елка будет — все как положено. Разве я могу вас не поздравить? А вот волнений совсем не нужно: это вам противопоказано.
— Вы, Ксеничка, такая добрая, такая…
— Ну, полно, Мария Георгиевна. Что тут удивительного? Мы ведь подруги, разве подруг предают? — Молодая балерина смутилась, а больная с грустной улыбкой произнесла, видимо, вспомнив прошлое:
— Еще как предают, милая… Но не дай вам Бог претерпеть такое!
Балерина словно бы и не слышала горьких слов Марии. Ее мысли были заняты другим. Теперь ей не придется отстоять праздничную службу в своем приходе, но, может, и к лучшему — там ведь ее тоже мог бы застать Дольской! Поблизости от дома Марии было две церкви. Екатерининская, что на Кадетской линии, с ангелом на большом куполе, — там балерина никогда не бывала, а с другой стороны — двухэтажная Благовещенская церковь на манер московских «о пяти главках». Сама Мария предпочитала этот храм всем остальным на Васильевском и окормлялась именно в нем. Свою молодую подругу она тоже иногда приводила в Благовещенскую. Ксении нравился старинный и какой-то особенно уютный храм. Поэтому рассуждать долго не пришлось. «В Сочельник приду именно сюда», — окончательно решила она. Ей казалось, что всенощная здесь должна быть строгой, по-настоящему торжественной, как в монастыре, тем более что, со слов Марии, эта церковь одно время действительно принадлежала женскому монастырю.
Приятные хлопоты начались еще дня за два до праздника. Ксения сама выбирала пышные, только что привезенные откуда-нибудь из Токсова молоденькие елочки — и подруге, и себе домой. Опрятные торговцы-чухонцы обещали «красавице-барыне» мигом доставить их по названным адресам. В самый Сочельник, после утреннего спектакля, балерина успела заказать в «Вене» рождественские торты, кулебяки у Палкина и крымского шампанского у Елисеева. Все это также должно было быть развезено посыльными по обоим адресам — Ксения наказала своей горничной, чтобы та телефонировала в театр об исполнении. В этот день после представления (в Мариинском давали «Баядерку») Никия-Ксения собрала целый «урожай» прекрасных оранжерейных цветов (она и думать не хотела, что среди них наверняка есть «княжеские» розы), после чего — нужно было поторопиться — предстояло отвезти их в храм для благолепного украшения алтаря и киотов. Прима-балерина нагрузила извозчика и сани букетами и цветочными корзинами и попросила накрыть их медвежьей полостью, чтобы не прихватило морозом.
«Раз уж службу стоять в Благовещенской, туда и следует пожертвовать», — рассудила Ксения Светозарова.
Сани остановились возле церковной ограды у самых ворот. Ксения, не торгуясь, расплатилась с извозчиком и стала класть поклоны перед высокой колокольней, а когда вспомнила о цветах и о том, что неплохо было бы попросить извозчика помочь ей перенести корзины внутрь, увидела, что того след простыл. Получив щедрую плату, он успел уже все сгрузить прямо на снег и укатил, не дожидаясь, пока барыня сообразит, что переплатила. Ксения осталась одна в окружении цветов и сугробов, в довольно беспомощном положении.