– Мы, очевидно, судим с противоположных позиций, – сказала миссис Тачит. – Я люблю, чтобы со мной обходились как с личностью, вы – чтобы вас принимали как представительницу «большинства».
– Не знаю, что вы хотите этим сказать, – отозвалась Генриетта. – Я люблю, чтобы со мной обходились, как с американской леди!
– Какие еще американские леди! – рассмеялась миссис Тачит. – Рабыни рабов – вот они кто!
– Подруги свободных граждан, – парировала Генриетта.
– Подруги собственной челяди – горничной-ирландки и лакея-негра, с которыми они работают наравне.
– Вы называете домочадцев американской семьи «рабами»? – переспросила Генриетта. – Ничего удивительного, что в Америке вам не нравится.
– Без хорошей прислуги жизнь несносна, – спокойно возразила миссис Тачит. – В Америке она никуда не годится. Вот у меня во Флоренции пятеро отличных слуг.
– Зачем вам столько? – невольно воскликнула Генриетта. – Вот уж ни за что не хотела бы видеть около себя пять человек на положении лакеев.
– Мне они в этом положении куда больше нравятся, чем в каком-либо ином, – многозначительно заявила миссис Тачит.
– Значит, дорогая моя, в роли дворецкого я бы тебе больше нравился? – спросил мистер Тачит.
– Не думаю: для этой роли тебе не хватало бы tenue. [29]
– Подруги свободных граждан – хорошо сказано, мисс Стэкпол, – похвалил Ральф. – Превосходное определение.
– Говоря о свободных гражданах, я не имела в виду вас, сэр! И это было все, что услышал Ральф в благодарность за комплимент. Разговор этот поверг мисс Стэкпол в смятение. Почему миссис Тачит защищала существование класса людей, который она, мисс Стэкпол, считала необъяснимым пережитком феодализма? Тут был явный выпад против Америки! Возможно, именно оттого, что мысль об этом предательстве всецело завладела ею, прошло несколько дней, прежде чем она заговорила с Изабеллой на весьма важную тему.
– Милая Изабелла, я начинаю подозревать тебя в неверности.
– В неверности? Тебе, Генриетта?
– Это был бы для меня тяжкий удар, но я не это имею в виду.
– В таком случае моей родине? Ты это хочешь сказать?
– Этого, я надеюсь, с тобой никогда не произойдет. Послушай, в письме из Ливерпуля я сообщила, что у меня есть для тебя важные новости. А ведь ты даже не удосужилась спросить меня, какие. Может, ты догадываешься?
– Догадываюсь? О чем? Я не очень догадлива, – сказала Изабелла. – Помнится, в твоем письме действительно была такая фраза, но, сознаюсь, я попросту забыла о ней. Так что же ты хотела мне сообщить?
В неподвижном взгляде Генриетты выразилось разочарование.
– Ты как-то не так об этом спрашиваешь – словно тебе неинтересно. Нет, ты переменилась, ты думаешь совсем о другом.
– Скажи мне, в чем дело, и я стану об этом думать.
– Действительно, станешь думать? Хотелось бы верить, что это так.
– Я не очень властна в своих мыслях, но постараюсь, – сказала Изабелла.
Генриетта молча воззрилась на нее и так долго не спускала с нее глаз, что Изабелла начала терять терпение и, не выдержав, спросила:
– Уж не хочешь ли ты сообщить мне, что собираешься замуж?
– Замуж? Не раньше, чем посмотрю Европу! – заявила мисс Стэкпол. – Чему ты смеешься? – продолжала она. – Дело в том, что на одном пароходе со мной ехал мистер Гудвуд.
– Что ты говоришь?! – только и произнесла Изабелла.
– Вот теперь ты сказала, как надо. Мы без конца беседовали с ним. Он отправился сюда вслед за тобой.
– Он сам тебе это сказал?
– Ничего он мне не сказал – оттого-то я и поняла, – заявила проницательная Генриетта. – Он говорил о тебе очень мало, зато я – без конца.
Изабелла молча ждала продолжения. Услышав имя Гудвуда, она слегка побледнела. Наконец она сказала:
– Напрасно ты говорила с ним обо мне.
– Мне это было приятно, тем более что он так слушал! Когда так слушают, я способна говорить часами: он весь обратился в слух и вбирал в себя каждое слово.
– Что же ты говорила ему обо мне?
– Я сказала, что в общем прелестнее девушки я не знаю.
– Напрасно ты это сказала. Он и так слишком высокого мнения обо мне, и вовсе не нужно его в этом поощрять.
– А он так жаждет, чтобы его поощрили, хоть чуть-чуть. Я как сейчас вижу его лицо и тот серьезный сосредоточенный взгляд, с каким он меня слушал. В жизни не видела, чтобы некрасивый мужчина вдруг так преобразился.
– Он очень прост душой, – сказала Изабелла. – И не так уж некрасив.
– Ничто так не опрощает, как большая страсть!
– Большая страсть? Это не то – я убеждена.
– Однако ты сказала это не слишком уверенно.
– Хорошо, в разговоре с мистером Гудвудом я постараюсь сказать это яснее, – холодно улыбнулась Изабелла.
– Он вскоре даст тебе такую возможность, – сказала Генриетта.
Изабелла ничего не ответила на это замечание, которое ее приятельница сделала весьма уверенным тоном.
– Он найдет тебя очень изменившейся, – продолжала Генриетта. – Твое новое окружение очень повлияло на тебя.
– Вполне возможно. На меня все влияет.
– Кроме мистера Гудвуда! – воскликнула мисс Стэкпол с несколько наигранной веселостью.
Изабелла даже не улыбнулась и, немного помолчав, сказала:
– Он просил тебя поговорить со мной?
– Словами – нет. Он просил взглядом, рукопожатием, когда прощался со мной.
– Спасибо, что ты мне все рассказала, – произнесла Изабелла и отвела глаза в сторону.
– Да, ты переменилась. Ты набралась здесь новых идей, – не унималась ее подруга.
– Надеюсь, – ответила Изабелла. – Надо обогащать свой ум, чем больше новых идей, тем лучше.
– Конечно. Но пусть они не вытесняют старых, особенно когда те благотворны.
Изабелла вновь отвела глаза.
– Если ты хочешь сказать, что у меня были идеи насчет мистера Гудвуда… – начала она, но осеклась, так негодующе сверкнули глаза ее подруги.
– Милая моя, ты принимала его ухаживания.
Изабелла открыла было рот, чтобы опровергнуть это обвинение, но неожиданно для себя сказала:
– Да, принимала.
И тут же спросила Генриетту, говорил ли ей мистер Гудвуд, что он намеревается делать в Англии. Любопытство взяло в ней верх над нежеланием обсуждать этот предмет с подругой, чье поведение она находила бестактным.