– Это нечестно, правда? Если бы вы высказались, если бы мы поженились, я пришла бы к вам невинной, чистой, как лилия, а вы… – Она не договорила, словно оставив предположение висеть в воздухе, и потянулась за вареным яйцом.
Он уставился на свои руки.
– Клянусь вам, Лилибет, с той минуты, как мы встретились, я даже не помышлял ни о какой другой женщине. Только вы, все то лето. И если бы мы поженились, я бы никогда… в нашей постели не появлялись бы призраки, и не было бы никаких других, никогда.
Она откусила от яйца, положила его обратно на салфетку и заговорила, причем голос ее сочился сарказмом:
– О, вот как раз это вы, мужчины, всегда и говорите. Все эти обещания вечной верности. До нашей свадьбы Сомертон тоже высказывался примерно в этом духе, и я помню, как удивилась – неужели об этом вообще нужно говорить? Я-то знала, что никогда его не обесчещу, и предполагала, что и с ним ничего подобного не произойдет.
– А.
Ее щеки начал заливать слабый румянец, и это ей очень шло.
– Я старалась изо всех сил. Старалась полюбить его. Позволяла ему… когда он только пожелает…
Роланд стиснул у себя за спиной пучок травы. Затем взял еще кусочек сыра и повернулся к озеру. Это не помогло – в залитых солнцем водах возник ее образ, ее гибкое обнаженное тело, сплетенное с коренастой тушей Сомертона. Нравилось ли ей это? Возбуждал ли ее Сомертон, мог ли удовлетворить? Может, она лежала пассивно или сама побуждала его к действиям, садилась на него верхом, ласкала губами?
Лилибет продолжала бесстрастно, излагая только факты:
– Я… я забеременела сразу, и после первого месяца муж вроде бы подумал… как только доктор все подтвердил, полагаю, он решил не рисковать. Он очень сильно хотел наследника. – Голос ее звучал сухо, прозаично. Подул ветерок, пошевелил выбившийся на лоб локон. Она рассеянно заправила его за ухо. – Я была такой дурой – думала, что он ради меня жертвует собой. А потом он… я знала, что аппетиты у него… – Она откашлялась. – Поначалу он все скрывал. И только когда родился Филипп, я осознала правду. Точнее, ее масштабы.
Будь оно все проклято. Что хуже – воображать ее в постели с Сомертоном или представлять, какой стыд она испытывала от его распутства?
– Сочувствую, – прошептал Роланд. Нежность в его голосе сильно противоречила бушующей в нем ярости. Ему хотелось сразиться с Сомертоном – не на пистолетах, не на мечах, ничего такого благородного. На кулаках! Хотелось ощутить, как ломается его челюсть, как нос превращается в крошево.
Лилибет между тем продолжала:
– Я высказала ему все. Мы ужасно поскандалили. И мне ответили, во вполне определенных выражениях, чего я могу ожидать от своего супружества. А после этого… Что такое, милый?
Роланд поднял глаза и увидел Филиппа. Тот, широко распахнув от возбуждения глаза, мчался к ним от берега.
– Мама! – Он помахал у нее перед лицом камнем. – Я нашел золото!
– О, дай-ка я посмотрю! – Лилибет одним грациозным движением встала с земли и взяла у Филиппа камень. – Вы только посмотрите! Поразительно! Как он сверкает!
– Это настоящее золото, мама, правда? Такое же находили в Калифорнии, да?
Она внимательнее взглянула на камень, подняла его повыше, к солнцу, покрутила туда-сюда, сосредоточенно сдвинув брови.
– Да, так и есть, Филипп. Думаю, это оно. Просто представить не могу, что это еще может быть. И такая богатая жила! Ты нас обогатил!
Его лицо сияло. Он повернулся к Роланду.
– Посмотрите, ваша милость! Золото!
Лилибет улыбнулась и протянула Роланду камень.
– Видите?
Роланд взял камень и тоже покрутил. Полоска искристого пирита шла от центра по одной его стороне. Он взглянул на нетерпеливое, страстное лицо Филиппа, на темные глаза той же формы и оттенка, что и у Сомертона. Не особо привлекательный мужчина этот Сомертон: грубая кость, оливкового цвета кожа, мрачные черты. Филипп в основном пошел в мать, но глаза выдавали его безошибочно. Они напомнили Роланду тот последний раз, когда он виделся с Сомертоном в его клубе. Граф предпочитал проводить время с несколькими своими дружками, такими же пьяницами и распутниками, как он сам. Не будь они пэрами, всех бы оттуда выгнали и занесли в черный список. Впрочем, они и так стали париями, поэтому до глубокой ночи играли на деньги в отдельной комнате, невидимые большинству членов клуба, а потом расходились по тем притонам, где их принимали.
Но в тот вечер, вскоре после Нового года, члены клуба в основном разъехались по своим загородным имениям, а Роланд, спрятавшись за газетой, сидел в полумраке библиотеки, пахнувшей дорогой кожей, потягивал шерри и ждал коллегу, чтобы переговорить с ним конфиденциально. Внезапно он ощутил, что кто-то нависает над ним, сложил газету и обнаружил Сомертона, злобно сверкавшего на него этими самыми холодными черными глазами. «Могу я чем-нибудь помочь, старина?» – вежливо спросил Роланд. Сомертон окинул его взглядом с головы до ног, отрезал: «Нет», – и с аккуратно разглаженной «Таймс» уселся в кресло с подголовником в другом конце комнаты. Воздух вокруг него словно потрескивал от враждебности. Вскоре появился Макдугал, и Роланду удалось обменяться с ним нужной информацией, не нарушая секретности, но где-то на заднем плане все время чувствовалась раздражающая тяжесть черных глаз Сомертона – до тех пор пока через четверть часа тот не встал и не ушел.
– Сэр?
Голосок Филиппа вырвал Роланда из задумчивости. Он поморгал, прогоняя из головы образ Сомертона, но жутковатые глаза мальчика не отрывались от его лица.
– Да, малыш?
– Камень, сэр! Что вы думаете?
Роланд посмотрел на камешек в руке и, не подумав, сказал:
– Боюсь, это пирит, старина. Но ты продолжай поиски. Упорство – вот билет к счастью.
Возбужденное лицо Филиппа мгновенно вытянулось. Слева ахнула Лилибет.
– Понятно, сэр. Спасибо. – Филипп повернулся и побрел обратно к озеру.
О черт.
Он глянул на Лилибет и тут же пожалел об этом. Синее пламя в ее глазах могло бы растопить камень в его руке – и пирит, и все прочее. Не произнеся ни единого слова, она повернулась и заспешила вслед за Филиппом.
Роланд снова упал на траву, уставился в синее небо Тосканы. Если бы его ноющие чресла могли говорить, то стонали бы от отчаяния.
Сегодня удача от него отвернулась, это уж точно.
Когда Лилибет вернулась, набив карманы многообещающими камнями с полосками пирита и вернув Филиппу душевное спокойствие, она обнаружила, что все уже убрано. Еда и посуда сложены обратно в корзинку, сверху лежит аккуратно свернутая белая скатерть. Роланд стоял, прислонившись к оливе, скрестив на могучей груди руки, и наблюдал за ними обоими.
– Спасибо, что навели порядок, – сказала Лилибет, потянувшись за корзинкой.