— К ним и двину, — быстро сообразил Самохин.
— Двигайте, — разрешил Воловцов. — Только учтите, руки у вас заняты ворованными часами…
— Понял, — сказал смышленый городовой и, прижав руки к животу, пошел к двери. Подойдя к ней, он остановился, а потом уперся в дверь плечом и нажал на нее. Образовалась щель. Самохин нажал еще, одна створка двери еще больше распахнулась, и городовой без особого труда протиснулся в образовавшийся проем и очутился в комнате Глафиры Малышевой.
— Что и требовалось доказать, — кивнул Воловцов и, повысив голос, произнес: — Возвращайтесь к нам, Петр Степанович.
Когда городовой Самохин вернулся, Иван Федорович подошел к двустворчатой двери, ведущей в комнату владелицы меблированных комнат, пристально посмотрел на гвозди, которыми она была приколочена, глянул на отверстия в двери и сказал:
— Эти двери не раз отбивались, а потом забивались. Это видно по отверстиям и гвоздям. Надо полагать, их отбили для того, чтобы убийца вышел из комнаты коммивояжера Стасько. А потом их снова забили. Так что, когда к Стасько стучались, и Малышевы, по их словам, отбили двери, чтобы посмотреть, что там у него в комнате делается и жив ли он вообще, они солгали снова. Потому что не отбивали закрытые двери, а заколачивали их…
— А вы очень умный молодой человек, — послышался голос вдовы героя взятия Шипки. — Не сомневаюсь, что преступника, убившего Григория Ивановича Стасько, вы непременно изловите.
— Благодарю вас, — улыбнулся Иван Федорович. — И спасибо за оказанную помощь…
— Не за что… Кстати, — снова встряла старушенция. — Я утром восемнадцатого сентября слышала шаги в коридоре. Сон у меня стариковский, чуткий. Как я теперь понимаю, это и был убивец…
— В котором часу вы слышали шаги?
— Где-то в четверть пятого. Но я слышала не только его шаги. Были еще и шаги женские.
— Ну, правильно, — заметил Поплавский. — Это были шаги Киры Малышевой, которая его провожала, а затем закрыла за ним входные двери.
— Так вот, — продолжала старушенция, — сначала шаги были слышны, а потом на время затихли. Минуту, может, две не было вообще ничего слышно. Потом шаги раздались снова, затем скрипнули входные двери, после чего они закрылись, и на них был закинут крюк.
— И что это значит? — посмотрел на Мигунову Воловцов.
— Ну, как же, молодой человек. Сначала были шаги, то есть мужчина и женщина шли к входной двери. Потом какое-то время не было никаких звуков. А потом скрипнула раскрываемая входная дверь…
— Понял, — с восхищением посмотрел на Мигунову Иван Федорович. — Когда из коридора какое-то время не раздавалось никаких звуков, значит, что они прощались!
— Именно так, молодой человек, — блеснула глазками вдова пехотного капитана. — Они прощались друг с другом. Как прощаются мужчина и женщина. Возможно, обнимались и даже целовались…
— Я так и думал, что убийца и Малышевы знакомы! — едва не воскликнул судебный следователь по наиважнейшим делам. — А иначе зачем им покрывать преступника и врать следствию, причем, столь неумело и даже глуповато? Только я думал, что преступник знаком с Глафирой Малышевой, а не с Кирой. Выходит, я ошибся.
— Ну, может, вы и не ошиблись, — заметила мудрая старушка, многозначительно посмотрев на Воловцова. — Жизнь, молодой человек, иногда выкидывает такие фортели, что только держись…
— Да, вы правы, — согласился с ней Воловцов. — Спасибо вам огромное за помощь.
— Полноте, молодой человек, — улыбнулась Мигунова. — Разве это помощь? Это просто часть жизненного опыта, которым я поделилась с вами, причем я как раз сама и получила наибольшее удовольствие от этого…
Она слегка склонила голову в прощании и удалилась, будто ее и не было только что в номере Стасько. Остался только легкий запах жасминовых духов, что так любят женщины пожилого возраста…
— Ну, что, господа, хватит на сегодня экспериментов и допросов, — произнес Воловцов. — Служба службой, но человеческие мозги тоже требуют отдыха не меньшего, нежели тело. Так что на сегодня — довольно…
— А что завтра? — поинтересовался Поплавский, которого, кажется, тоже увлекло расследование этого непростого дела с его столь неожиданными поворотами.
— Завтра я буду допрашивать купцов, что приходили к Стасько торговать часы, конюха Селищева, возможно, прислужника Малышевых Семку и ознакомлюсь с медицинским заключением о смерти коммивояжера, до которого еще не дошли руки. А потом отправлюсь в тюрьму снимать допросы с Глафиры и Киры Малышевых.
— А мы, господин судебный следователь? — задал вопрос за себя и за Поплавского городовой Самохин.
— А вы свободны, — тепло посмотрел на городового Иван Федорович. — Ну, а коли случится в вас надобность, так я непременно именно вас и призову… И благодарю за помощь.
— Рад стараться! — гаркнул Самохин.
— И я тоже… рад, — сдержанно произнес полицейский надзиратель, у которого вновь потухли глаза и опустились плечи. Уж такой народ эти меланхолики: найдут и грусть, и печаль, и душевную боль там, где таковых чувственностей и в помине-то нет. А затем от того сами и страдают, несказанно жалея себя и расковыривая неглубокие ранки печали до самых настоящих больших и болезненных ран. Порода у них такая…
Медицинское заключение было длинным, на нескольких страницах. Иван Федорович не любил читать подобного рода документы, да еще с полнейшей детализацией вскрытия и скучными анатомическими терминами, что всегда ввергало его в рассуждения о тленности и даже никчемности бытия. К чему все потуги и усилия на всем жизненном пути, коли конец один и, как тут ни крути, неминуем. Получалось, что человек — царь природы только на словах да в философских трактатах, давно покрытых плесенью и изъеденных мышами. На самом же деле всякий человек — в действительности не что иное, как тот же набор мяса, костей и ливера, каковой, к примеру, имеется у всякого животного: кролика, свиньи или даже крысы. К тому же, патологоанатомы в своем большинстве люди невероятно дотошные, любящие свое дело, и, осматривая криминальный труп, описывают все повреждения столь скрупулезно и детально, с выпячиванием различных форм повреждений, что невольно закрадывалась грустная мысль о том, что человек бывает куда более беспощаднее самого дикого лесного зверя. И что мозги, данные Господом для созидания, очень часто направлены на то, чтобы изощренно убивать и калечить себе подобных…
Но делать нечего, с подобного рода документами знакомиться нужно, ведь это одна из основных частей следственной работы, и обнаруженные повреждения могли много что рассказать о преступнике. По орудию убийства, силе нанесения ран, их количеству можно не только составить определенное представление о характере преступника, но и определить его пол, примерный рост, возраст и телосложение.
Первоначальная запись медицинского осмотра тела коммивояжера Стасько городовым врачом Андриевским гласила, что к моменту осмотра тела коммивояжера имелись налицо все явные признаки трупного окоченения. А поскольку окоченение начинается по прошествии не менее двенадцати часов с момента убийства, то сама смерть наступила восемнадцатого сентября не позднее четырех часов утра, поскольку осмотр городовым врачом, вызванным в меблированные комнаты Малышевой, происходил в четыре часа с минутами пополудни.