– И запомни, доченька, – сказал он отеческим тоном, – оптимист изучает английский язык, пессимист – китайский, а реалист – автомат Калашникова во всех его модификациях. В частности – в десантной. Назовем это несчастье «АКСУ». Не путать с Алсу. Показываю...
В десятом часу утра мы тронулись в путь. И уже минут через сорок втянулись в очередную серию ужаса, чего могли бы избежать, не приспичь мне отвернуть за кустики. Мы шли на вчерашние выстрелы, однако сильно сомневались, что придем по адресу. Тайга обширна, звуки обманчивы. Можно пройти в двух шагах от медведя и не обратить внимания. Мы так бы и сделали, не случись во мне физиологического позыва. Я раздвинула дикую жимолость (форменную, между прочим, отраву)... и пронзительно заверещала на всю тайгу. На соседнем кусте висел человек! Автоматная очередь прошила его от горла до паха, бросив спиной на куст. Растение не упало, оно имело внушительный ствол. Колючки впились в одежду, и тело осталось стоять в позе сраженного гладиатора. Голова отброшена, рот оскален, на горле сохлая кровь. А главное, опять черный утянутый комбинезон и шапочка, облегающая череп, – как они надоели... Описывать это зрелище бесполезно, этот страх в метре от глаз словами не передать. Впечатление было настолько ярким, что я лишилась чувств (могла и не лишаться, насмотрелась, чай, но слишком уж близко к нему я оказалась – чуть не обнялись). Очнулась я в полном неудобстве от того, что Борька совал мне в нос грязную ветошь, смоченную нашатырем.
– Только не пой мне про Париж... – умирающей лебедью прошептала я.
Борька задумчиво покосился на ветошь – не смочить ли еще?
– Ладно, – сказал он, – я тебя понимаю. Сам в таком состоянии виагру с подагрой путаю. Но дела, знаешь ли, Дашок, не ждут. Встаем?
Вторично падать в обморок было как-то несолидно. Пришлось терпеть. Помимо моей страшноватой находки, в окрестных кустах и ложбинках обнаружилась еще дюжина аналогов. Восемь в черном, остальные в банальном защитном. «Родину защищали», – мрачновато пошутил Сташевич. Чего они не поделили? Можно бесконечно строить догадки, но бились противоборствующие стороны насмерть, беспощадно истребляя друг друга. Видимо, яблоко раздора было большое и дорогостоящее. Самолет до сих пор не обнаружили (хотя он и был у них под носом), передвижные поисковые группы прочесывали окрестности, и произошла роковая встреча конкурентов. Первая группа полегла, вторая, обескровленная, ушла, оставив трупы. Почему оставила? Связи не было? От вертолета убегали? Как бы то ни было, а нужно было в темпе уходить. За телами вернутся, и тогда все начнется по новой.
Мужики обшарили павших. У каждого покойника (из черных) в рюкзаке имелась веревка (уж мне ли не знать про эту веревку?), на поясе – топорик в чехле. Забираем – радостно осенило догадливых. Рубить плавсредство чем будем? Ножами? А вязать?
Уходили в спешке: чуткое ухо Сташевича уловило гул мотора. Команды не потребовалось – мы дружно ринулись в чащу, ломая кусты и сухие ветки. Бежать предстояло километров пятнадцать...
* * *
Баргузин – Лорду:
Обнаружены обломки самолета. Груз отсутствует. Понесли тяжелые, но вынужденные потери. Ведем преследование группы «Спас». Просим вашего содействия по вопросу активизации сети информаторов в зоне «Магалай».
* * *
Дыхание реки мы почувствовали задолго до ее появления. Воздух стал другим. Пропали ароматы хвои и брусники, появилась свежесть с легким гнилостным душком. Хвойные заросли сменились ивами, ивы – уродливым тальником в осоке. За тальником раскинулась мутно-серая гладь Хананги, неторопливо дрейфующая на северо-восток. Река напоминала нашу сибирскую Иню в среднем течении – метров семьдесят шириной, с частыми излучинами, обросшими тальником берегами. Никаких, на наше счастье, водопадов, порогов. В тех местах, где тальник отступал, обнажался метровый обрыв, оплетенный косматой травой. Намывные пляжи здесь почти отсутствовали: мы прошли по течению порядка километра, увязая по пояс в траве, пока в разрыве карликовых деревьев не обнаружили подходящую заводь с островками ряски над грязно-зеленой водой.
Усталость гнула. Хотелось упасть в воду и никогда не подниматься. «Я не буду ничего делать, – шептала Невзгода, – пока не высплюсь и не съем слона...» Я вторила ей, жалобно перечисляя мнимые и реальные болячки, решительно не позволяющие участвовать в возведении плавсредства. Но мужики не умолялись. «Спать будем на плоту, – без тени жалости заявил скотина Борька. – Но учтите, дорогие дамы, – кто не работает, тот не плывет. Предлагаю окунуться в реку – это снимет усталость. Не кривись, ласточка, река – дерьмо, согласен, но это экологически чистое дерьмо, без вредных примесей солей и металлов». – «Мужчины моются первыми, – добавил Турченко, – а вы идете в лес подбирать материал. Потом будете мыться, а мы – делать вид, что не подглядываем».
В итоге нам разрешили помыться первыми. Я сделала при этом два неприятных открытия. Первое – я стесняюсь Невзгоду; второе – Невзгода стесняется меня. Словно кто-то из нас – мужик. Мы нормально с ней общались, иногда улыбались, но неприятное ощущение не проходило. Причину этой зажатости определить было невозможно. Мы мылись в нижнем белье (мое французское со временем стало хуже нашего) – очень быстро и «отсель досель», стараясь не смотреть друг на друга. Я обнаружила еще одну неприятную штуку – от беспрестанного употребления репеллента кожа на лице стала сохнуть, шелушиться и кое-где уже потрескалась.
Невзгода поняла меня с одной гримасы.
– Возьми, – она протянула мне детский крем «Василек» на ромашках. – Не смотри, что в России делали, очень хорошо помогает.
Я не стала отказываться. Иногда от раздражающих болячек спасают самые неожиданные средства – в этом нет ничего абсурдного.
Пока мужики хлюпались в тине, я выстругала из тальника свистульку, спряталась в траве и принялась завлекать их монотонным факирским свистом. Первым на мои заманивания повелся Борька. В одной руке он держал трофейный топорик, другой застегивал штаны. Однако прошел почему-то мимо, целеустремленно глядя вдаль. За ним протащились Сташевич с Турченко. Последний небрежно покосился.
– Иди на берег, факир, верфь готовь. А потом к нам – будете бревна носить.
Дело двигалось очень медленно. Мы вышли на Ханангу без четверти восемь вечера и практически до часа пополуночи возились с плотом. Мужики посчитали, что халтурно получится само собой, поэтому делать надо качественно. Они бродили по прибрежному лесу, выискивая молодые сосенки, сантиметров десяти-пятнадцати в обхвате, и безжалостно их рубили. Мы с Невзгодой оттаскивали бревна на берег, где укладывали в ряд, точно покойников, чередуя тонкие и толстые концы. Когда количество бревен достигло тридцати, мужики сказали «ша». Началось самое непостижимое – увязка. Похоже, в прежней жизни никто из них строительством плотов не занимался. Оставались отрывочные воспоминания о босоногом детстве: когда-то, с пацанами с соседних дач... Но плотики их детства были маленькими, примитивными, а под рукой всегда имелся молоток с гвоздями. Сошлись на грубом решении: три бревна перпендикулярно настилу, и каждое бревно из последнего притягивается к поперечине. «Прекрасно, что у нас не одна веревка, а много маленьких, – прочел мини-лекцию Турченко. – Когда ослабнет одна, остальные будут держать, и плот какое-то время не развалится. До Магалая доплывем, дальше – не знаю».