Понятно, что при своих вечных напряженных раздумьях о политике, при непрестанных угрозах заговоров, при той ожесточенной борьбе против всего, что его окружало, кардиналу необходимы были время от времени минуты веселья, ставшие для него чем-то вроде гигиены: слишком сильно натянутый, а тем более постоянно натянутый лук ломается.
А после ночей, подобных только что минувшей, после мрачных раздумий кардиналу особенно нужно было общество этих троих людей: с ними, как мы увидим, он мог ненадолго отдохнуть от своих трудов, своих тревог, своей усталости.
К тому же, помимо рассказов, которые он надеялся, по обыкновению, извлечь из неисчерпаемого вдохновения Буаробера, кардинал собирался дать ему поручение — отыскать жилище девицы де Гурне и доставить ее к нему.
Итак, отправив письмо Марион Делорм, он сразу же, как мы говорили, велел Шарпантье пригласить троих сотрапезников.
Шарпантье отворил дверь.
Буаробер и Ла Фолон состязались в вежливости, уступая друг другу дорогу, но Мюло, находившийся, похоже, в дурном настроении, отстранил обоих и вошел первым.
В руке у него было письмо.
— О-о! — сказал кардинал. — Что с вами, дорогой мой аббат?
— Что со мной? — воскликнул, топнув, Мюло. — Я в бешенстве!
— Отчего?
— Они, видно, никогда не перестанут!
— Кто?
— Те, что пишут мне от вашего имени!
— Боже правый! Что они всунули в ваше письмо?
— Не в письме дело; наоборот, оно, вопреки обыкновению ваших людей, достаточно вежливо.
— Так в чем же дело?
— В адресе. Вы хорошо знаете, что я вовсе не ваш духовник; если бы я однажды решил стать чьим-то духовником, то выбрал бы кого-нибудь повыше вас. Я каноник Сент-Шапель.
— И что же они написали в адресе?
— Они написали: «Господину — г о с п о д и н у! — Мюло, духовнику его высокопреосвященства», дураки!
— Да неужели! — воскликнул кардинал, смеясь, ибо хорошо понимал, что услышит в ответ какую-нибудь грубость. — А если бы адрес написал я?
— Если б это были вы, я бы не удивился; слава Богу, это была бы не первая глупость, совершенная вами.
— Мне приятно знать, что это вас раздражает.
— Это не раздражает меня, а выводит из себя!
— Тем лучше!
— Почему тем лучше?
— Потому что вы забавнее всего в гневе, а поскольку мне очень нравится видеть вас таким, я теперь буду адресовать письма к вам только так: «Господину Мюло, духовнику его высокопреосвященства».
— Попробуйте — и вы увидите!
— Что увижу?
— Увидите, что я оставлю вас завтракать в одиночестве.
— Что ж, я пошлю за вами Кавуа.
— Я не стану есть.
— Вас заставят силой.
— Я не стану пить.
— У вас под носом будут откупоривать романе, кловужо и шамбертен.
— Замолчите! Замолчите! — взревел Мюло, окончательно выйдя из себя и двинувшись на кардинала со сжатыми кулаками. — Послушайте, я заявляю во всеуслышание, что вы злой человек!
— Мюло! Мюло! — остановил его кардинал, изнемогая от смеха, по мере того как его собеседник приходил в ярость. — Я велю вас повесить!
— Под каким же предлогом?
— Под тем предлогом, что вы разглашаете тайну исповеди!
Присутствующие разразились хохотом; Мюло разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их в огонь.
Во время этого спора внесли накрытый стол.
— Ага! Посмотрим, что у нас на завтрак, — сказал Ла Фолон, — и мы поймем, стоит ли расстраивать достойного дворянина, у которого приготовлен великолепно сервированный завтрак.
И он стал приподнимать крышки блюд, приговаривая:
— Так-так, белое мясо каплуна по-королевски, сальми из зуйков и жаворонков, два жареных бекаса, фаршированные грибы по-провансальски, раки по-бордоски; в крайнем случае, этим можно позавтракать.
— О, еще бы! — отозвался Мюло. — Еды здесь всегда хватает. Всем известно, что господин кардинал склонен ко всем смертным грехам и особенно к греху чревоугодия, а вот вина стоит обследовать. Красное бузи, гм! Бордо высшего сорта! Бордоские вина хороши для тех, у кого больной желудок, как у вас. Да здравствуют бургундские вина! Ага, нюи! Поммар, муленаван — это не самое лучшее, но, в конце концов, придется удовольствоваться этим.
— Как, аббат, у вас есть к завтраку шампань, бордо, бургундское, и вы считаете, что этого недостаточно?
— Я не говорю, что этого недостаточно, — отвечал Мюло, смягчаясь, — я говорю только, что выбор мог быть лучше.
— Ты позавтракаешь с нами, Лё Буа? — спросил кардинал.
— Простите, ваше высокопреосвященство, вы приказали мне явиться сегодня утром, но ничего не сказали о завтраке, и я позавтракал с Раканом, который снимал штаны на тумбе, стоящей на углу Старой улицы Тампля и улицы Сент-Антуан.
— Что за дьявольщину ты мне рассказываешь! Садитесь за стол, Мюло, садитесь, Ла Фолон, и помолчите: послушаем господина Лё Буа, он собирается рассказать нам какую-то занятную небылицу.
— Пусть рассказывает, пусть рассказывает, — отвечал Ла Фолон, — я прерывать его не собираюсь.
— Пью этот стакан поммара за ваш рассказ, метр Лё Буа, — сказал Мюло, чья злость еще не совсем прошла, — и пусть он будет занимательнее, чем обычно.
— Я не могу сделать его занимательнее, чем он есть, — отвечал Буаробер, — ибо рассказываю правду.
— Правду? — переспросил кардинал. — По-вашему это обычное дело — снимать штаны на тумбе посреди улицы в половине девятого утра?
— Сейчас, монсеньер, я все объясню. Вашему высокопреосвященству известно, что Малерб живет в ста шагах отсюда, на улице Турнель?
— Да, я знаю это, — ответил кардинал (из-за больного желудка он ел очень мало и мог разговаривать за едой).
— Так вот, похоже, вчера вечером у них с Иврандом и Раканом был кутеж, а поскольку у Малерба всего одна комната, трое собутыльников, видимо мертвецки пьяных, там и уснули. Ракан просыпается первым: кажется, у него рано утром есть какое-то дело. Он встает и, приняв штаны Ивранда за свои кальсоны, надевает их, не заметив ошибки, напяливает сверху свои штаны, завершает туалет и уходит. Через пять минут просыпается Ивранд и не находит своих штанов. «Черт возьми! — говорит он Малербу. — Не иначе как их схватил этот рассеянный метр Ракан!»
С этими словами Ивранд надевает штаны Малерба, который еще пребывает в постели, и, не обращал внимания на его крики, бежит со всех ног вдогонку за Раканом и видит, что тот удаляется степенным шагом, причем зад у него вдвое толще обычного. Ивранд догоняет его и требует свою собственность. «Ей — Богу, все так, ты прав», — говорит ему Ракан.