– Эй, парень! Да ты в себе ли? – Человек, который уже говорил с ним, задал еще один вопрос. Его голос шел откуда-то сбоку, но монгол не стал тратить силы, чтобы повернуться и посмотреть. Он, с трудом разлепив губы, просто ответил:
– Да-а…
– Заговорил! – Голос человека восторженно взвился к самому потолку. – Ты зачем, дурило, повязку сорвал? У тебя ж вся морда в кровище!
– Где… я? – прохрипел Цендорж.
– Знамо дело где – в госпитале. Ты чего ж, не помнишь ничего?
– Не-ет…
– Ну, тут я тебе не помощник. Третьего дня обоз с равнины пришел, а откуда – не знаю. Вот санитар придет – он тебе все обскажет. Понимаешь?
– Да-а… – И Цендорж, ухватившись за холодную стойку нар, поднялся на ноги.
– Э-э! Ты куда? Нельзя тебе! Мужики, держи негра! Убьется же! – Голос за спиной снова взлетел, и ему ответили десятки других голосов:
– Стой! Стой, парень! Остановись! Санитар! Браток! Держи!
Крепкие руки осторожно прикоснулись к Цендоржу, подхватили под локти. Над ухом зазвучал новый голос, успокаивающий жужжащий басок.
– Ты чего это удумал? Тебе лежать надо. Ожоги у тебя. Сильные. Зачем повязку содрал? У вас в Африке что, не знают – бинты снимать нельзя.
– Во-во! Я ему: «Ты куда?» – а он орет и прет, как аллимот, напропалую, – верещал в стороне тот, первый голос.
– Тебя звать-то как? – проурчал басок.
– Це… Цендорж… Цендорж Табын! – ответил монгол и вздрогнул. Он вспомнил. В тот момент, когда до его слуха донеслось его собственное имя, в голове точно взорвалась зажигательная граната, мгновенно высветившая все, что произошло с ним: пропавшая родня; дед, старый Шебше-Эдей; сестра Жаргал, племянники; отряд всадников; чужие люди в долине; бой, скоротечный и беспощадный; захлебывающийся лай винтовки; новые враги, посыпавшиеся из кустов; две гранаты в руке, взрыв – боль и тьма…
Басок все продолжал и продолжал.
– Ну, вот и славно. Имя помнишь – уже хорошо. Подпалило тебя здорово. Контузия опять же. Тебе мало что месяц лежать надо. Зачем встал? Доктор увидит – ругаться будет. Сейчас укол сделаем… Ты из Эфиопии, что ли?
– Я – монгол! – громко ответил Цендорж, открыл глаза и сильно оттолкнул держащего его санитара. К боли он уже привык и не стал кричать, когда она обрушилась на него.
Вокруг стояли несколько человек, все в серых халатах из полосатки. В глаза бросались вываренные до снежной белизны бинты. Санитар, невысокий, пузатый, но при этом очень широкоплечий, нахмурив кустистые брови, неодобрительно смотрел на Цендоржа.
– Ты что это, а? Буянить? Смотри – свяжем!
– Я – монгол! – повторил Цендорж и добавил: – Мне надо уходить…
– Куда ты пойдешь? – закричало сразу несколько раненых. – Ты на себя посмотри, чудило! У тебя же кожи нет! Ты же обугленный весь, как головешка!
– Значит, я – Черный монгол, – с достоинством ответил им Цендорж и, оттолкнув санитара, шагнул к проходу между рядами нар. Он вдруг понял, что ему предстоит и что для этого нужно делать.
Вокруг закричали. На Цендоржа навалились всерьез, пытаясь остановить. Но он, выставив вперед страшные, покрытые струпьями и сукровицей руки, шел и шел вперед, расталкивая раненых. Возникла сутолока, от криков закладывало уши. Многие, не понимая, что происходит, не имея сил подняться, тоже начинали кричать, внося еще большую неразбериху в общую сумятицу.
Цендорж добрался до выхода из заводского склада, спешно переделанного под госпиталь, ударил ногой в дверь и оказался на заполненном повозками и людьми просторном дворе. Не оборачиваясь и не отвечая на вопросы, он двинулся к воротам. На ум ему пришла старая песня о Черном монголе, и Цендорж запел:
Враги пришли в степи. Убили мать и отца.
Убили жену и детей. Угнали скот. Юрту сожгли.
Монгол был далеко. Охотился на дзейренов.
Ночью приехал туда, откуда уехал.
Пепел нашел монгол там, где стояла юрта.
Лишь вечное синее небо смотрело на то, как
Плакал одинокий монгол и умывался пеплом.
Черным стало лицо. Черными стали руки.
И стало черным сердце у потерявшего все.
На черном степном камне монгол заточил свой меч.
На черном своем коне уехал он в черную ночь.
Черная злая месть вычернила нутро.
Черными стали мысли. Черною стала кровь.
И меч в сильных руках тоже покрылся тьмой.
Множество черных лет скитался Черный монгол.
Множество черных лет искал он своих врагов.
Давно их нет средь живых. Кости изгрызли волки.
Ветер унес черепа в чужие пески пустынь.
Но в черном сердце живет, как прежде, черная месть.
И вечную песню о крови поет на скаку черный меч.
Где бродишь ты, Черный монгол?
Тебе не вернуться назад.
Там черный пепел лежит и воют ночные псы.
Покуда черная кровь камнем не станет в жилах,
Будет Черный монгол искать своих врагов.
Цендорж вышел на пыльную дорогу. На стражников, пытавшихся его остановить, он не обратил никакого внимания. Дорога вела к заводским воротам. За крышами цехов и дымящими трубами виднелись башни и крыши Фербиса. Зоряная звезда била в глаза.
– Покуда черная кровь камнем не станет в жилах, будет Черный монгол искать своих врагов, – повторил Цендорж последнюю строчку, сошел с дороги и двинулся на северо-восток – к океану…
* * *
Из дневника Клима Елисеева:
Мы опоздали. Точнее, нас опередили. Всего две недели назад мы начали подготовку к отражению нападения грейтов. Заводы Фербиса перешли на военное положение и приступили к выпуску продукции для нужд обороны. Естественно, толком еще ничего не было сделано. И вот случилось…
Часов в десять утра с побережья примчался на паровом трицикле пограничник, совсем еще молодой парень с неумело перевязанной головой, весь покрытый пылью. Когда его привели, мы сидели у Лускуса, обсуждали план строительства укреплений в прибрежной полосе. Пограничник шатался и просил пить. Ему дали воды. В один глоток выхлестав кружку, он тяжело рухнул на стул и выдал:
– В Косицыной бухте высадился десант!
Лускус пододвинул к нему карту:
– Показывай! Где это?
Оказалось – совсем рядом, буквально в двухстах тридцати километрах от города.
– Там заливчик такой… извилистый, – ухватившись рукой за край стола, хрипел парень. – Горушки по берегу невысокие. Лесок. Живут там… жили. Семей пять. Не рыбаки, так просто, люди. Мы берег патрулировали. С Элвином вдвоем. На холм поднялись, смотрим – на отмели, здоровенная такая… как труба, но очень, очень большая. И в носу ворота открыты. Из ворот машины выезжают на гусеницах. С длинными пушками. Мы три заметили. И солдаты вокруг, много. Сотни три. Все в серой броне, я такую по объемнику видел, когда маленьким был, еще до всего… И шлемы у них круглые. И оружие.