Еще раз поблагодарив парня, я отпустил его и вошел в подъезд. В нос ударил запах переваренных щей, кошачьей мочи и сырости. Стены были покрыты разнообразными рисунками и надписями, в основном неприличными, пол щетинился выбитой плиткой, а двери квартир обиты жуткой, кое-где порванной черной клеенкой. Из дырок торчала желто-черная вата.
Квартир тут оказалось всего четыре. По две на каждом этаже. Под звонком висели таблички с фамилиями, за убогими дверями скрывались коммуналки.
Недолго думая, я ткнул пальцем в коричневую кнопку и нажал один раз. Тут же послышались легкие шаги, и передо мной оказалась девушка, почти девочка, с головой, закутанной полотенцем.
— Вы ко мне? — удивилась она.
Я откашлялся:
— Извините, наверное, я ошибся.
— Ищете кого? — полюбопытствовала девушка.
На меня снова снизошло вдохновение:
— В общем, да.
— Кого?
— Свою дочь, Лизу.
— Тут такой нет, — затараторила девочка, — в нашей квартире одни бабки придурочные, из молодых никого.
— А вы? — улыбнулся я.
Девчонка захихикала:
— Ну да, только я не ваша дочь и звать меня не Лиза, а Женя.
— А рядом кто живет? — поинтересовался я.
Женя скорчила гримасу:
— Ороевы. Отвратительные Ороевы.
— Но такой фамилии нет на табличках.
Женя вздохнула:
— Правильно. Прежние жильцы все съехали, отсюда народ кто куда бежит, остаются только самые бедные, кому деваться некуда. Так вот, люди убрались, а Ороевы въехали, ихняя теперь вся квартира, повезло сволочам, лимите всегда фартит! Москвичи, такие, как мы, в коммуналках гниют, а эти заявятся незнамо откуда и сразу на все готовое! Знаете, они то ли из Молдавии, то ли с Украины, детей куча, прямо не пересчитать. Четвертый год тут обитают, а я разобраться не могу, сколько их. А перед Новым годом коляска во дворе появилась, вот и гадаю теперь: то ли старшая девочка у них родила, то ли маменька опять постаралась.
Она перевела дыхание и добавила:
— В нашем подъезде вашей дочери точно нет. Ступайте в первый.
— Почему?
— Там студенты квартиру снимают, коммуной живут, вечно пьяные. Небось у них она!
— Моей дочери два года.
Женя осеклась, потом весьма невежливо заявила:
— Больно вы старый для малышки.
Я решил не обращать внимания на хамство и улыбнулся:
— Так уж вышло. Сам не знал, что стал отцом. Вот, недавно сообщили, что моя бывшая пассия родила и отдала дочку Лизу на воспитание. Теперь хожу ищу.
Женя хмыкнула:
— Адрес небось перепутали. Ну сами подумайте, какая нормальная женщина приведет сюда своего ребенка? Да и нет тут никаких детей. В третьей и четвертой квартирах лишь старухи, из ума выжили окончательно.
Она смолкла на секунду, потом мечтательно добавила:
— Вот перемрут все, дом под снос пойдет, мне квартиру дадут. Ну, ступайте в первый подъезд. Тут есть дети лишь у Ороевых.
Я вышел во двор, вдохнул свежий январский воздух, потом вернулся в подъезд и позвонил к Ороевым. Дверь распахнулась мигом, без всяких вопросов и предосторожностей, очевидно, обитатели барака не боялись разбойников.
В темном коридоре виднелась невысокая мужская фигура.
— Чего встал? Входи, — велел хозяин.
Я осторожно протиснулся внутрь, стараясь не споткнуться о груду грязной обуви, наваленной у порога. На стене, без вешалки, просто на гвоздях, болтались засаленные куртки, тут же стояла метла, скребок и лом. Чуть подальше висело корыто, детские санки и огромный таз.
Не успел я сообразить, с чего лучше начать разговор, как мужик, распространяя удушливый запах перегара, прохрипел:
— Ну, долго телиться будешь? Ща другой кто прибежит, давай пять рублей, это если не срать!
Ничего не понимая, я выудил из кошелька монетку.
Деньги исчезли в корявой ладони.
— Ну, двигай, — подтолкнул меня хозяин. — Ты чего, в первый раз?
На всякий случай я кивнул.
— Ступай сюда, — велел мужик, — башку береги, вечно все о таз стукаются, отбили эмаль.
С этими словами он распахнул изгвазданную дверь и втолкнул меня в неожиданно огромный туалет. От удивления я принялся разглядывать помещение. Подобного сооружения я не видел никогда в жизни. Посередине громоздился унитаз, огромный, широкий, с отколотым боком. От него вверх тянулась толстая труба, выкрашенная так же, как стена, темно-зеленой краской. Под самым потолком, на высоте примерно трех метров, виднелся сливной бачок угрожающих размеров, вниз свисала железная цепочка, украшенная белой фарфоровой ручкой. На ней черными буквами было выведено «Москанализация». Барак, очевидно, построили в конце сороковых годов, и сантехническое оборудование в нем не меняли ни разу. Там же, под потолком, чернели гвозди, на которых висело четыре грязных, покрытых толстым слоем пыли круга, а чуть пониже виднелся пожелтевший тетрадный лист, пришпиленный ржавыми кнопками.
Я прищурился и начал читать текст дацзыбао.
«Правила поведения в коммунальном туалете. 1. Занимайте стульчак согласно очереди. 2. Время нахождения в сортире пять минут. 3. Не бросайте бумагу на пол. 4. Мойте помещение по графику. 5. Туалет предназначен только для жильцов, гостям следует ходить во двор, для детей до семи лет исключение. 6. Не становитесь ногами на унитаз. 7. Пользуйтесь личными кругами. Товарищи! Будьте аккуратны и внимательны друг к другу! Не курить! Не жечь спички! Пропускайте по утрам тех, кто спешит на работу. Домком». Чуть пониже более мелкими буквами написано: «Расписание. Полуяновы (3 чел.) утро: 7.15–7.30; Фабичевы (2 чел.); 7.31–7.41; Бойко — 7.42–7.47». Это сильно смахивало на график движения поездов, особенно умиляли минуты — 7.31. Они что, находились тут с будильником в руке? Внезапно мне стало жаль Полуяновых, Фабичевых и Бойко, вот бедняги! А новые хозяева поленились сделать ремонт, въехали и зажили себе спокойно, не сняв со стен ни чужие круги, ни расписание.
— Эй, — донеслось из коридора, — если срать сел, гони десятку.
Я распахнул дверь:
— Вы меня не так поняли, я вовсе не просился в туалет.