— Нет!

Он как будто обращался к символу, отвечая на его пред­ложение. Однако символ ничего не предлагал, ничего не по­казывал. Препозит разговаривал с самим собой.

Он всегда считал, что заботится о Стилиане из чувства ви­ны, доказывая, что и ему ведомы доброта и сострадание. Она его сестра, он виноват в том, что она лишилась остальной се­мьи, и потому в те времена, когда еще мог использовать жи­вущую в нем магию, он помог ей.

Но он понимал и другое. Магия требовала потрясения. Он же мужчина, плохое вместилище для таких сил. Кастрация помогла ему привязать магию к себе, однако связь, возникшую между ним и этими символами в кровавом свете у источни­ка, требовалось постоянно укреплять. А он позволил ей ослабнуть, предпочтя сытую жизнь жертвам.

Нет, конечно, он приносил в жертву черных ягнят, коз и овец, которых хотела богиня. Однако магия не может до­вольствоваться столь жалкими подношениями. Он знал, че­го она хочет: боли, отвращения, ужаса, которые гонят прочь повседневный здравый смысл. Требует, чтобы он выбросил все лишнее из головы, освободил место для основополагаю­щих связей Вселенной, воплощенных в рунах, которые он вы­нул из воды и поселил у себя в сознании.

Что-то промелькнуло на периферии зрения. Он развер­нулся, вглядываясь, но ничего не увидел. Но он все равно ощущал присутствие, горестное и злобное. Своей мертвой сестры. Может, это творит ее дух? Способен ли ее гнев по­рвать путы смерти? Она же была жрицей Гекаты, богини смерти. Она погибла в одном из самых святых мест, где сли­ваются три потока. Может быть, богиня даровала ей право вернуться? Вдруг это она свела с ума живущие в нем руны, заставила их выйти из-под его власти, помогла им вырвать­ся на свободу, чтобы посеять в городе хаос?

Он чувствовал, что это близко к истине. Когда-то он по­лучил власть над рунами, даже силу. Если он хочет получить ее снова, то необходима жертва, равная предыдущей.

Стилиана. Он держал ее при себе, как единственное свя­зующее звено с жизнью, в которой была любовь, нежность и семейные узы. Однажды он привязал к себе руны из источ­ника и смог творить великие дела. Теперь он должен восста­новить эту связь.

В городе вспыхивали пожары, дома горели, люди крича­ли. Что же он выпустил на свободу? Он принялся прогова­ривать слова обращения к Гекате:

— Богиня вечных глубин,

богиня тьмы,

прими мою жертву.

Я сжигаю для тебя страшные благовония:

жир пегого козла, кровь и навоз,

сердце безвременно погибшего.

Твоя величайшая тайна, о богиня,

что отворяет ворота в земли мертвых,

гонит прочь бесполезный свет,

до времени погружая мир в ночь.

Он-то считал, это просто слова, подтверждающие могу­щество богини, а вовсе не описание того, что может случить­ся на самом деле.

Снова какое-то движение, и что-то сдавило грудь.

— Это ты, Эли? Сестричка? — проговорил начальник свя­щенных покоев вслух.

Вдалеке завыла собака.

— Что ж, — сказал он, — насчет меня можешь больше не беспокоиться.

Он прижал к носу платок, убеждаясь, что кровотечение прекратилось.

— Я сам приду тебя навестить, — сказал он.

Где-то на стене раздался предсмертный крик. Он услышал в отдалении голоса и шум битвы. Едва различимый во мгле, через нижние ворота — не те, что горели, — вливался поток огней. Северяне!

Он понял, что там произошло. На улицах гибнут люди, го­род в хаосе, еще этот случай с волкодлаком. Император ре­шил, что это уже слишком. До него дошли какие-то слухи. Он послал свою печать и приказал открыть ворота, чтобы варяги сделали то, чего им так хотелось, — заменили воинов хитаеры. Но вряд ли им удастся сделать это без боя.

Это выпад против него. Василий до сих пор во всем дове­рял начальнику священных покоев, занимаясь только воен­ными делами, однако же если препозит не в силах поддержи­вать порядок, не в состоянии отбить магическое нападение на город, то он лишит его власти, убрав верных начальнику покоев хитаерос и заменив их чужестранцами. И Карас пред­видел бы это, если бы не был так поглощен магией. Навис­шая угроза заставила его действовать.

— Немедленно прислать ко мне гонцов, — сказал он слу­ге, — и еще нового начальника почтовой службы.

Слуга вышел из комнаты, оставив начальника священных покоев в одиночестве. Тот уронил голову на руки и прого­ворил в пустоту:

— Это еще не конец. Я выстою. Что бы там ни было, я выстою.

Глава тридцать восьмая
Разоблачение

Снова темнота, снова сырость, мучительные стоны и вонь заживо гниющих в кандалах людей.

Со времени последнего прихода Луиса в тюрьму ужасов в Нумере только прибавилось. Почтовая служба волокла в темницу каждого, кого можно было заподозрить в колдов­стве, каждого, кого когда-нибудь посещали крамольные мыс­ли, каждого, с кем у самих гонцов имелись личные счеты, а таких было немало.

В тюрьму бросили столько народу, что закончились канда­лы, и на нижних уровнях заключенные от отчаяния — или же по недомыслию — отваживались уходить в подземелья, где еще было место, чтобы размять затекшие члены. Однако да­леко в недра земли они не углублялись. Тоннели были слишком узкие, слишком каменистые и темные, чтобы бродить по ним без света, веревки и колышков, отмечающих пройденный путь.

Луису с варягами приходилось толкаться, протискивать­ся, орать и сыпать угрозами, чтобы пробиться к нижним пе­щерам. Вандрад с товарищами даже пробили несколько го­лов, и, хотя узников было во много раз больше, чем варягов, никто из них не решился дать отпор. Эти люди, понял Луис, утратили всякую волю. Отряд протиснулся мимо последних заключенных и поднялся по каменной осыпи. Здесь, как знал Луис, имелся лаз, ведущий в большие пещеры.

— Нельзя так с людьми, — сказал Вандрад. — Убейте их, как мужчины убивают врагов, или же отпустите. Такая смерть ни­кому не принесет славы.

Луис знал, что почтовая служба вовсе не стремится к сла­ве. Они жаждут власти, запугивают своих врагов.

— Это жертва, — сказал Луис, — принесенная страху из страха.

— Я знаю, «висел на дереве под ветром девять полных дней, пронзив себя копьем, принес я жертву Одину, себя — себе», — проговорил Вандрад.

— Я говорил о человеческой злобе, а не о вашем языческом идоле, — возразил Луис.

— Один и есть человеческая злоба. Один это страх, — вставил другой варяг, — и он принес себя в жертву самому себе, как это сделал ваш бог Христос.

Луис не стал опускаться до спора с этим человеком. Ему не терпелось попасть в нижние тоннели, оказаться подаль­ше от толпы умирающих людей за спиной.

— Давайте-ка прибавим ходу, — сказал Луис. — Я хочу, чтобы волкодлака взяли живым.

— Но это не всегда возможно, — сказал Може.