– Ну а женщины?
– По-моему, к Уоррену приезжали только мужчины, – сказала Ивонна. – Ну, конечно, я их никогда не видела.
– Я имею в виду других женщин, с которыми мог встречаться ваш муж.
Ивонна Лич отставила чашку с чаем. Впрочем, она и так практически не притрагивалась к нему. Равно как и оба детектива.
– Я так и думала, что вы это имеете в виду.
– Вы сказали, что он очень сексуальный. Он ведь мог иметь женщину где-то на стороне?
Ивонна с улыбкой качнула головой.
– Вы не знаете, что такое жизнь скромного фермера. У Уоррена не было ни времени, ни возможности для любовных свиданий. Ну где ему встречаться с женщинами? Он все время работает на ферме.
– Вы уверены?
– О, я видела, как он порой смотрит на туристок. Ну, знаете, на тех женщин, которые ходят мимо нас на пустошь. Иногда я не знала, где он, и думала, что, может, пошел посмотреть на них. В середине лета они часто собираются у каменного круга – Девяти Девственниц, все такие молодые. Но я уверена, он только смотрел и ничего больше.
Тут Ивонна, вероятно, заметила скептическое выражение лица Фрай.
– Уоррен на самом деле хороший мужчина, – добавила она. – Просто ему не везет.
– А как же ваши мальчики, миссис Лич? – спросил Купер.
– Я, конечно, хотела забрать их с собой. Но как бы это у меня получилось? – Она обвела рукой убогую обстановку. – У меня нет родственников, у которых я могла бы пожить. Но я же могу получить работу, разве нет? Я ищу ее. Заработаю немного денег и найду жилье побольше, тогда можно и мальчиков забрать.
– Но в настоящее время… вы вполне уверены, что они в безопасности?
Она энергично кивнула:
– Уоррен не причинит им никакого вреда. Для него на наших мальчишках свет клином сошелся. Они – вся его жизнь, не считая фермы. Он их пальцем не тронет.
– Бен, ты имел в виду Лича? – спросила Диана Фрай, когда они ехали обратно в Эдендейл.
– О чем это ты?
– Ты сказал, что твоего дружка Фокса сделали козлом отпущения. Если так, то он должен быть козлом отпущения для кого-то еще. Кого ты имел в виду? Наверное, Лича? Похоже, ты и раньше был неравнодушен к нему.
– Он не выдержит дальнейшего нажима, – сказал Купер.
Фрай в раздражении шлепнула по рулю, потом опустила плечи.
– Я тебя не понимаю, – вздохнула она.
– Я позвоню в отделение?
– Да, конечно.
Купер связался с дежурным офицером. Услышав последние новости, он встрепенулся. Фрай нетерпеливо обернулась к нему.
– Ну, что там?
– Поступила информация от официального представителя Общества защиты животных, – они проводили свое расследование по ферме «Рингхэмский хребет».
– И? Есть какие-то определенные улики? Достаточные для возбуждения дела?
– Они передали нам имя одного из их информаторов. Обычно они так не делают, поскольку подобные данные не разглашаются. Но, как выяснилось, этот информатор мертв.
– Мертв?
– Да. Это Дженни Уэстон.
Уилл Лич уже и раньше видел стоявшее у стены ружье, вынутое из стального сейфа, где оно всегда хранилось. Он знал, что это неправильно: ружье никогда не следует оставлять без присмотра. Так всегда говорил отец. Полиция могла в любой момент зайти на ферму и увидеть ружье, и тогда отец потеряет лицензию. Но теперь, похоже, ему было не до этого.
Уилл очень не любил, когда отец кричал и ругался. Но еще больше он не любил, когда тот молчал, взгляд его, казалось, блуждал где-то далеко-далеко, а тело подрагивало, напоминая проволоку электрического ограждения на верхнем поле. Уилл знал, о чем думал его отец, когда смотрел на Куколку и так молчал. А теперь Куколки не было. Уилл пытался представить, о чем думал отец, когда смотрел на мать и так же молчал. И его матери теперь тоже не было.
Это был первый день осенних каникул, и с самого утра Уилл чутко прислушивался к доносившимся до него звукам. Он научился различать на слух шаги отца во дворе и позвякивание бутылки в передней комнате. Нынешним утром отец был особенно молчалив. И на этот раз Уилл, кажется, понял, о чем думает отец.
Уоррен Лич, по сути, никогда не понимал, что такое стыд. Ему приходилось слышать об этом чувстве, но он всегда считал, что это просто слабость. Теперь стыд внезапно накрыл его с головой, подкосив, словно лезвие комбайна спелую пшеницу.
Его щеки горели под взглядом этой бабы из полиции. Она смотрела на него не так, как другие. В ее взгляде была не просто неприязнь – в нем было презрение. Она видела, во что превратилась его жизнь, всю эту нищету, и без колебаний обвинила в ней только его. И конечно, она была права.
Мир вдруг сдвинулся и стал живым и ясным, словно кто-то встряхнул его и картинка сфокусировалась. Теперь он отчетливо различал цвета своей жизни, и все они были темными. Это открытие свалило в один большой ком все беды, которые обрушились на него в последние несколько недель. Теперь он знал, что именно они иссушили его силу и волю и стали причиной необъяснимых мучительных болей в желудке.
В первый раз перед Личем во весь рост встали все его невыносимые проблемы; жуткая яма, в которую он проваливался все глубже и глубже, маячила перед глазами, как стены колодца. И у него больше не осталось ни сил, ни желания выкарабкиваться оттуда.
– Но я никогда не причиню вреда моим мальчикам, – пробормотал он себе под нос. И затем добавил громче: – Дагги, я ведь никогда не причиню тебе вреда, верно?
Протянув руку, он опустил ее на плечо своему младшему сыну. Дагги дернулся, пытаясь освободиться, но отец сжал плечо еще сильнее, так что мальчик вскрикнул.
Лич знал, что ему придется принять решение. Полиция наверняка придет за ним из-за драки с молодым смотрителем. И его мальчиков у него отберут. И в конце концов они окажутся в других семьях. Дальше он уже не думал – он знал, что надо делать. Он отпустил Дагги, и тот, бледный и дрожащий от страха неизвестности, бросился к своему брату. Вцепившись друг в друга, дети глядели на отца, будто на забравшееся в дом дикое животное, боясь пошевелиться, чтобы не привлечь его внимания.
Лич коснулся дула ружья и почувствовал неколебимую твердость стали. Его так и подмывало сжать в пальцах приклад. Он уже потянулся к нему, будто радостно приветствуя старого друга, но отдернул руку и посмотрел на мальчиков, словно только что вспомнив, что они рядом. Он тщательно выстраивал планы, но о детях почти забыл. Вот во что превратился его мозг. Он стал мягким, как губка. Гнилым и вонючим, как та мерзость, которую он соскребал с коровьих копыт вместе с копытной гнилью.
– Уилл…
– Да, папа.
– Ты же знаешь, где живет твоя тетя Морин?