Если бы Артем Викторович Зайцев заглянул сейчас в машину, он бы точно признал в свежеиспеченной женщине свою недавнюю гостью, именовавшую себя «Коллегой». Но господина Зайцева тут не водилось.
– Хватит марафет наводить, и без того красотка. Давай, кавалер заждался.
– Да пошел ты… – Девичий голос дрогнул, ругательство захлебнулось в приступе смеха: – Я сейчас… говорить начну и заржу… Пискляво как!
– В тот раз же не ржал.
– В тот раз мы почти все время мысленно, там тембр не различить. Тебя бы на мое…
– Меня на твое нельзя, он меня видел хрен знает сколько раз. Там хоть пол меняй, хоть возраст – сообразит влет. Ты про Дуську подумай. Сам представь… то есть сама… Вот доверяешь как себе, учишь, а потом тебя за тупые способности сдают.
– Не за способности. Он сказал – «условия».
– Так узнавай уже, чего этот крендель хочет, сразу не соглашайся только, время тяни…
– Понял. Не дурак… в смысле – не дура! – Пассажирка фыркнула, Фоня за ней.
– Ну, Сторожевой, топай. Куртку оставь. Заметно, что мужская, клиент может напрячься…
Пискнув что-то ругательное, пассажирка выпуталась из куртки, торопливо закинула за ухо прядь стремительно отросших волос. Скривила намазанные губы:
– Ты на подоконнике через сколько будешь?
– Докурю, машину закрою и перекинусь.
Фоня дождался, когда за пассажиркой захлопнется дверца, окликнул из открытого окна:
– Барышня, удачи…
– И тебе ни пуха ни пера! – Куртку, кстати, Фонина собеседница прихватила с собой – в ней весь арсенал, включая осиновые колышки из аптечки. С ними спокойнее.
* * *
Две тетради в клеточку, одна в линеечку, нечто, напоминающее габаритами сборник контурных карт, и тонкая книжонка с изумительной надписью «Светлячок. Внеклассное чтение для 2-го класса, часть 3». Сии дары волхвов предназначаются Ане. С наилучшими пожеланиями от любящей учительницы Инны Павловны.
Мы стоим с ней в пустом лицейском кабинете, и Инна Павловна вежливо недоумевает, почему «Анночка» почти неделю прогуливает занятия.
– Поверьте, Женя, я все понимаю. Бывают разные обстоятельства! Но ребенку нужен коллектив, смена обстановки! (Господи! Сама ведь еще девочка девочкой, как Риточка моя! Глаза перепуганные!)
– Да, Инна Павловна, вы правы. У нас был форс-мажор… (Инна, радость моя, ты ли это? Я с тобой дней десять назад общалась, ты серая была, как вареная треска! А сейчас такая красотка! Даже помолодела! На свой полтинник не выглядишь! И бусики славные. Там у тебя кто: слоники? котики?)
– Женечка, дело ведь не только в уроках. У меня в плане учебы претензий практически нет, видно, что девочка занимается, тянется. Но есть социализация. И ее ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов. Ане нужно, чтобы ее хвалили, ценили. Знаете, как она работает на уроках? Она за рукой тянется, вся горит! А вы сейчас ее этой возможности лишаете! (На Аню уже сколько свалилось – и мать умерла, и отец женился. А теперь что стряслось? Господи, а если с Риткой вот так тоже? Кому тогда Стасик нужен будет, если не мне? Крохотка наш. Ритуля его вчера кормить села, так он ротик толком не раскрыл еще, а ее ручкой цап за грудь – держит. Пальчики тоненькие, сладкие!)
– Я верю, что у вас хорошая атмосфера в классе, но не знаю, как Аню можно привести на уроки. Волоком же не потащишь? (Инночка, ну, что я тебе обещала? Как внука увидела – сразу жить захотела! И добро вокруг нести! Эх, ты, бабушка-бабочка!)
– Послушайте, пожалуйста! Я ведь все понимаю. Вы сделали огромную, очень серьезную вещь, взяли на себя… – Инна Павловна прерывается, смотрит на меня вдохновенными глазами. По облицованной тональником щеке ползет настоящая слеза. Учительский пафос – как актерский, но в нем громкости побольше! А приятно слушать, леший бы побрал! Я ведь реально как-то и не подозревала, что это самое… материнский подвиг совершаю!
– Спасибо! – в последнюю секунду притормаживаю, чтобы не растечься сейчас в глубоком реверансе. Инна Павловна уверенно кивает:
– Вы хотите сделать все, что нужно, хватаетесь за все и сразу. И поэтому вам кажется, что никто, кроме вас, не справится, не сможет. Это абсолютно нормальная реакция, Женечка. Но она ошибочная, поймите, пожалуйста! (Ну совсем девочка еще! Это сколько тебе лет? Двадцать семь? Тридцать? У меня могла бы учиться, в первом выпуске или во втором.)
– Понимаете, мы с Анькой ездили туда, где она раньше жила. В квартиру ее мамы. И ей там было плохо. Анька успокоилась. А через три дня отрезала себе челку. Маникюрными ножницами. Прямо до лысинки, представляете? Она в косынке гуляет, я ей отдала свой платочек с последней линьки… В смысле, красивый такой платок, не линяет при стирке.
– Да, я поняла. Вы отлично придумали.
– Но она же не может в таком виде в школу… в лицей?
– А почему нет?
– Говорит, что будут дразнить. Боится.
– У нас в классе очень дружные ребята. Они, конечно, разные, но они добрые, отзывчивые. И я с ними обязательно поговорю, подготовлю их. Пусть спокойно приходит в платочке, в этой… как она называется – в бандане. В общем, завтра я Анночку жду! Даже если уроки не сделает, пусть обязательно приходит на занятия. Скажите, что мы все очень рады будем ее увидеть! – Инна Павловна смотрит немного нетерпеливо: надо домой бежать, там внучек Стасичек, сегодня его первый раз купать будут.
– Женя! Вы в прошлый раз забыли в учительской сумку. Мы не сразу сообразили, чья это, нашли только по запаху. Колбасу, к сожалению, пришлось выбросить, но все остальное в порядке. – Инна Павловна мягко уплывает к своему письменному столу, вытаскивает из тумбочки мой напрочь забытый пакет с покупками. Надо было и вправду ей хотя бы кофе подарить, хорошая тетка, мне бы такую классную даму в свое время. В этом кабинете, да еще у доски, мне вдруг стало лет восемь. У меня была мама, она звала меня «Долли».
– А по математике четыре номера на одной странице, только ответы вписать в клеточки, и все. Страница сто два, номера с восемьдесят третьего по восемьдесят седьмой! – Домашку Инна Павловна записала на маленьком блокнотном листке – розовом, с узором из котяток и прочих медвежат. Очень похожий я нашла недавно в Анюткином столе. «Проклятая ведьма, я тебя ненавижу!»
14 апреля 2009 года, вторник
– Анька, собирайся, гулять пойдем.
– Я уроки стану делать! – сообщает мне упертый голосочек из-за двери.
Гулять мне хочется до полусмерти. Не шастать по районам, прибираясь в эмоциях и намерениях, а бесцельно бродить по чужой территории, между домами, которые помнят меня молодой или вообще появились до моего рождения. Я центр Москвы не люблю. Он, даже перелицованный, нашпигован воспоминаниями, как хорошая булка изюмом. Куда ни пойдешь, столкнешься с собственным прошлым. Его у меня много, местами чересчур. Но сегодня я хочу домой, на Каланчевку. На давно и безнадежно застроенную улицу, шагать по которой – все равно что мысленно припоминать строки обжегшего когда-то стиха, холодея на нужном слове. Мне не хочется видеть никого из давних камрадов. Мне хочется помнить, какими мы были. Прошлое не возвращают, его реставрируют.