Арзо не жалко было б отдать жизнь в битве, после которой в честь его называли бы водопады. Но вряд ли битва, в которой он умрет сегодня, будет достойна того, чтобы в честь ее назвать хотя бы лужу при шоссе.
Арзо следил в оптику за пестрой птицей, которая свила себе гнездо где-то за пеной водопада и теперь вилась возле белых струй, и так засмотрелся, что едва не пропустил тихих шагов. Он поднял голову и увидел, что к нему подошел Асхаб.
Молодой аварец все это время держался очень хорошо. Лучше, чем держался бы сам Арзо, если б отец прилюдно назвал его предателем и выгнал бы из дома. Асхаб сел на теплую землю, поросшую короткой щетинистой колючкой, снял с пояса фляжку с водой, сделал глоток и протянул фляжку Арзо.
Чеченец покачал головой, и Асхаб убрал фляжку.
– Почему Шамиль не пришел к нам на помощь? – спросил Асхаб.
– Потому что Шамилю не нужна победа, – ответил Арзо. – Ему была нужна только война. Он никто без войны. Русские глупы и самонадеяны. Они никогда не признают, что им помогли аварцы. Они этого даже не поймут. Они решат, что они научились воевать. Они ворвутся в Чечню и снова будут вырезать там села, а Шамиль снова станет великим воином.
Асхаб промолчал.
– К тому же он не долюбливает меня, – добавил Арзо, – еще с Абхазии. А командир, у которого слишком плохие отношения с начальством, часто оказывается в западне. Мы, нохче, не любим убивать друг друга, если можно поручить это дело русским.
Арзо не собирался сдаваться. Тр и года назад он был окружен федералам в крупном предгорном ауле. Основной части отряда удалось уйти по высохшему руслу реки, а сорок боевиков остались в селе, имитируя присутствие крупного соединения. Русские предложили им амнистию, и так как задача чеченцев была выполнена, они сдались.
Из этих сорока Арзо больше не встречал никого. Но однажды друзья из Москвы прислали ему пленку. На этой пленке его бойцов выгружали из автозака. Все они были голые; у многих были отрезаны уши и губы. Арзо запомнил своего троюродного брата, по имени Расул. Ему было семнадцать лет. Он шел и нес перед собой в ладошке свои сизые кишки.
Арзо не собирался вылезать голым из автозака, прикрывая срам одной рукой и собирая собственные потроха – другой. Его устраивал этот дувал, сложенный еще до имама Гази-Магомеда, ослепительные вершины гор, и стрекот кузнечиков, сливающийся с гулом водопада и шумом танков.
– Ты знаешь, – сказал Асхаб, – я посмотрел в школьной библиотеке. Здесь в школе много книжек. Действительно был такой народ – вепси. Финно-угорский. Меря, чудь и вепси. Русские пришли и поселились на их местах. Даже Москва – это, оказывается, не русское слово. А вепси исчезли. Те, кто покоряется русским, тот исчезает. Я бы не хотел, чтобы мой правнук пищал перед врагами, как этот пограничник. И делал это на языке тех, кто убил его народ.
– Язычники они были, потому и исчезли, – отозвался Арзо. – Камням молились. Ну и что, спасли их эти камни?
Прошло еще два часа, и на дороге к селу показался все тот же белый «Хаммер». На этот раз вместе с Джамалудином был белобрысый мужик в камуфляже без погон. Арзо спустился к ним вместе с Асхабом и слушал их, смотря, как на горных вершинах танцует солнце.
– Разве ты не понимаешь, Арзо, – сказал русский, – что тебя подставили? Шамилю не была нужна победа. Ему была нужна война. И потом, он не любит тебя. Он считает тебя соперником. Вы, чеченцы, не любите убивать друг друга, если это могут сделать русские.
Арзо раздражало, что этот человек называет его по имени. Когда на Кавказе ссорятся, к человеку никогда не обращаются по имени. Врага как бы недостойно называть человеческим именем. Арзо повернул голову и приказал Асхабу:
– Иди-ка и повесь наших омоновцев.
– Ты мог бы перейти на нашу сторону, Арзо, – сказал русский. – Ты сохранишь жизнь своим людям и своему брату. Мы оставим тебе оружие.
Арзо обернулся и показал вверх, туда, где за дувалом блеснула на солнце оптика СВД.
– Оттуда очень красивый вид, – сказал Арзо, – и я умру там. Можешь пристреляться.
* * *
Белобрысый мужик, приехавший с Джамалудином, звался полковником Аргуновым. Он руководил одним из подразделений «Альфы» и боевой группой, созданной для защиты Куршинского туннеля.
Спустя пятнадцать минут после конца разговора Джамалудин и Аргунов приехали в небольшое горное село, карабкавшееся по скалам по ту сторону туннеля.
«Хаммер» взъехал по дороге, пригодной скорее для горных козлов, чем для машин, и вскоре остановился на взгорке у старого каменного дома. Дальше ехать было все равно невозможно: мощеная камнем улица сужалась и задиралась резко вверх, и вдоль нее, как бусы на нитке, висели неровные каменные дома. Улица была забита солдатами и ополченцами.
В доме, в застеленной коврами комнате для гостей, за длинным деревянным столом, сидел командующий операцией. Это был тот самый Сапронов, которого Джамалудин видел в Абхазии, только он теперь был не полковник, а генерал-лейтенант.
Сапронов стал еще толще и был в дым пьян.
Причиной тому была вчерашняя неудачная операция в Келебском районе: там пехота при поддержке БМП пыталась взять равнинное село, в котором засели чеченцы, но чеченцы сожгли БМП, а пехоту расстреляли. Вообще-то пехота должна была наступать при поддержке танков, а не БМП, но танки все позастревали в горах, а единственный, который был, погнали за водкой для командующего.
Сапронов сидел посереди комнаты, раскорячившись, не снимая сапог, оставивших грязные отпечатки на вымытом с мылом полу, и орал.
Перед ним стояли два щуплых субъекта, парень и девушка. Девица была в брюках, с лошадиной челюстью и ухоженным сухим лицом заграничного военного корреспондента. Парень имел подмышкой здоровенную телекамеру.
– Твою мать! Семь хренов в рот твоей матери! – орал Сапронов, – кто вас на фронт пустил! Здесь линия огня! Вот здесь мы чехов грудью остановили!
И Сапронов ткнул пальцем куда-то под ноги, что было более чем странно. Все-таки между ним и чеченцами лежал горный массив, и пересекать этот массив Сапронов не собирался. Он еще ни разу не появился собственно на передовой, хотя уже успел написать несколько наградных за геройское на ней поведение. Одна наградная полагалась генеральскому повару, другая – человеку, который организовывал Сапронову девочек и бани, а третья – командиру танкового батальона, который первым вышел к селу Курши.
Командир был очень храбрый человек, и он шел к Куршам в полной уверенности, что туннель уже занят чеченцами и что ему сейчас пообрывают и траки, и башни. Однако, дойдя до села, обнаружил фронт и окопы, и в окопах – каких-то бородатых парней, говоривших на непонятном языке и по виду ничем не отличавшихся от чеченцев.
После этого командир был очень озадачен. Ведь ему надо было доложить по начальству, а он же не мог представить рапорт, из которого следовало, что чеченцев остановили какие-то нелицензированные морды с гранатометами. Поэтому он доложил, что чеченцев остановили его танки. Но так как он был храбрый и порядочный человек, он чувствовал себя очень неловко и старался прислушиваться к мнению Джамалудина.