Трошев же, частенько приходивший к ним в гости, был неустроен и беден. Он никак не мог стать членом Союза художников. А в советской стране живописцами считались только «союзные» люди, остальных звали тунеядцами. Не имея в кармане заветного удостоверения, нельзя было весь день проводить у мольберта. Следовало где-то работать, а рисованием заниматься на досуге. Вот Трошеву и пришлось устроиться дворником. Утром и вечером он мел дворы, днем писал портреты. В те далекие годы среди уборщиков можно было найти поэтов, писателей, композиторов, короче говоря, всех представителей творческой интеллигенции, которых не признавали официальные власти. Жил Володя бедно, салоны не брали его картины. Впрочем, иногда Трошеву перепадали заказы. Но чаще всего клиент, увидев свой портрет, сначала замирал с открытым ртом, а потом отказывался от полотна. Непостижимым образом Трошев ухитрялся запечатлеть на холсте человеческую душу, причем внешнее сходство портрета и модели было минимальным. Голубоглазую хорошенькую блондиночку с по-детски наивным выражением лица Володя мог изобразить брюнеткой со злыми, «острыми» глазами и полным отсутствием рта. И тем не менее у всех моментально словно прояснялось в мозгах: вот она какая на самом деле, совсем не белая и пушистая, а злая, безжалостная. И кому, скажите, пожалуйста, захочется выставлять себя на показ голым? Вернее, с обнаженным телом предстали бы многие, но вот демонстрировать гостям полотно, на котором видно то, что всю жизнь скрывалось под маской, не желал никто. Поэтому работы Володи оседали мертвым грузом у него в комнате. Сами понимаете, что Трошев очень нуждался, и, если бы не Леонардо, то просто бы умер с голоду. Супруга Владимира была ему под стать, поэтесса, чьи стихи никто не собирался печатать. Люсенька писала такие вирши, что редкие люди могли их оценить лишь после трех бутылок: «Мармеладно-черное небо гвоздем воткнулось в мой левый глаз, если б душа вернулась, то мне никто не указ…» Ну и так далее. Всякий нормальный человек реагировал однозначно. Ну при чем тут мармелад? Да и бывает ли он черным? Поэтому Люсе нечего было и мечтать о том, чтобы выпустить книжку, соответственно, она не могла вступить в Союз писателей, а опубликовать свои произведения не получалось, потому что поэтесса не числилась ни в одном объединении литераторов. Вот такой замкнутый круг, из которого не было выхода. Хорошо хоть Володе в конце концов дали крохотную квартирку, и Трошевы съехали из коммуналки.
Якунины как могли помогали Трошевым. Марфа пыталась объяснить Люсе, что нужно написать цикл стихов про партию, Ленина и комсомол.
– Выпусти два сборника, вступи в Союз, а потом кропай что хочешь, – поучала она подругу.
Но Люсенька не умела прогибаться и предпочла мести на пару с супругом улицы.
Дети у Якуниных и Трошевых родились почти одновременно: Сережа и Настя.
И Леонардо поступил с сыном так же, как с ним Иван. С младых ногтей он начал убеждать Сережу в том, что ему быть художником. Казалось, Леонардо, которого отец насильно сделал живописцем, должен был разрешить своему ребенку самостоятельно выбрать жизненный путь. В подростковом возрасте сам Леонардо пытался бунтовать. Вообще говоря, ему хотелось шить, мальчик с огромным удовольствием кроил, а потом мастерил для кукол одежду. Но тогда такой профессии, как модельер, не знали. В СССР существовали только портные, и Иван, перепугавшись, что сын станет закройщиком, моментально выбросил из дома все иголки и нитки вкупе со швейной машинкой.
– Ты художник, – категорично заявил он Леонардо, – ясно? И думать забудь о чем-то другом.
Пришлось сыну покориться. Представьте себе: потом молодой человек напрочь забыл о том, что Иван силой приставил его к мольберту. Более того, он не уставал повторять, что безумно благодарен отцу за то, что тот направил его на нужный путь, не дав совершить опрометчивый выбор. Леонардо не помнил о ночах, проведенных в слезах, и об активном нежелании заниматься живописью. На каждый свой день рождения он поднимал первый тост за отца.
– Моя жизнь удалась, – говорил художник, – я получил то, что хотел. А все благодаря папе, который со свойственной умным людям прозорливостью сразу понял, куда направить сына.
И Сереже вложили в руку кисть и поставили за мольберт. Леонардо поступил, как в свое время Иван: нанял сыну хорошего педагога, записал в художественную школу и стал готовить его в соответствующий вуз. Одного он не учел – характера мальчика.
Сережа рос свободолюбивым и настойчивым. Бог знает, как это вышло. Может, в мальчике доминировали гены Марфы, которая всю жизнь смело отстаивала свои позиции, может, время было иным. Леонардо родился в самый разгар тотального страха. Детство его пришлось на конец тридцатых, отрочество на войну, юность на пятидесятые. В те годы трудно было сформироваться свободной личности, сталинский режим мгновенно давил тех, кто проявлял своенравие. А Сережа явился на свет в середине шестидесятых, позади уже была хрущевская «оттепель», «железный занавес» слегка истончился, в Москве проводили международные кинофестивали, многие знакомые Якуниных, да и сам Леонардо, ездили за границу: в ГДР, Болгарию, Венгрию. Одним словом, страна изменилась, и дети, хоть и носили, как в свое время их отцы, октябрятские значки, пионерские галстуки и комсомольские билеты, росли другими.
Сергей объявил отцу войну. Краски выбрасывались в окно, кисти ломались, бумага раздиралась в мелкие клочья. На занятия живописью мальчик категорически отказывался ходить, требовал перевести его в обычную школу.
Леонардо попытался сломать сына, как в свое время перелопатили его самого. Впрочем, методы давления на детей применяют многие родители: ремень, лишение сладкого, прогулок, кино…
Но Сергей отреагировал на это иначе, чем многие. Он не стал плакать, просить пощады и давать обещания хорошо себя вести. Мальчик просто лег в кровать и повернулся лицом к стене. Отец мог сколько угодно лупить его ремнем, сын даже не шевелился.
Поняв, что силой тут ничего не сделать, Леонардо сменил тактику. Начал увещевать мальчишку:
– Я в твоем возрасте тоже считал отца идиотом, но потом всю жизнь был ему благодарен. Одумайся, сынок, скоро же в институт поступать!
– Не хочу получать высшее образование, – коротко отвечал Сергей.
– Это как? – оторопел Леонардо. – Надо же профессию получить, вот станешь художником, мы с мамой тебя пристроим, у меня имя, положение, вступишь в Союз…
– Я пойду в ПТУ.
– Куда? – побагровел отец.
– Стану шофером.
У Леонардо от злости пропал голос. Но тут вмешалась Марфа. Она сказала мужу:
– Не трогай его пока, а то только хуже удила закусит. Все уладится.