— А зачем?

— Для красоты…

— А много у тебя этой красоты?

— Я красоту не считаю: она не поддается числам… Младенцы любых особей по крайней мере не вызывают острой жалости своим мокреньким тельцем. Бабочка, как их в учебниках по-чесоточному называют чешуекрылыми, вырывается из панциря, расправляет крылья и обретает все цветы мира.

— Да, в нашей мрачной работе хочется чего-то красивого и живого, для души.

— Вот, хоть ты меня понимаешь. А то моя мама считает, что я занимаюсь пустой тратой времени. Мол, замуж давно пора — и детей, а не бабочек выращивать…

— Твоя мама не права.

С утра Василий, как и договаривались, хотел позвонить милой «прокурорше». Но сейчас, после всех жутких событий, призадумался: с растрепанной, как веник, психикой на свидания не ходят…

— Поля, Полиночка, — пробормотал он. — Где ты порхаешь, как бабочка…

Когда все вокруг стихло и стрелки перевалили за семь вечера, Малосольный достал из стеклянного шкафа с препаратами градуированную бутылочку со спиртом, налил треть стакана, вздохнул горестно, потом шумно выдохнул и как обычно, не разбавив, выпил залпом. Запил дистиллированной водичкой, закусил желтым горошком витаминов с аскорбинкой, сказал вслух:

— Нет, это не анатомический театр. Это — театр абсурда!

В тот самый момент, когда Василий Малосольный раздумывал, не добавить ли еще, чтобы основательно напиться, раздался звонок. На мобильном телефоне высветилось имя «Полина». Кляня себя за слабохарактерность и непостоянство, он хрипло ответил:

— Да, слушаю, привет, Поля… Извини, не позвонил, тут у нас такое в морге случилось… Жуть… Не по телефону.

Полина сообщила, что выехала с работы на своей машине, может заехать за ним через полчасика, чтобы развеять от грустных мыслей.

— А бабочек покажешь? — тут же зажегся Василий.

— Если не будешь хандрить. На них отрицательная энергия плохо влияет, — серьезно ответила Нетреба.

— Буду все время смеяться, чи не треба? — подкинул Василий.

— Я тебе сейчас дам — не треба, москалико, натхненный. Жди, сейчас приеду, уши отдеру…

— А що ти мовишь, панi, з украiнской мови як буде: приiду, вуха вiддеру…

Полина задохнулась: украинский «суржик» звучал не только на Киевском вокзале, но на каких-то вечеринках, где вдруг запевалось про «реве та стогне, Днипр широкий», а сало так кусалось, что аж на хлеб не ложилось… А этот вот парубок лил мед на грудь давно не целованную, пролил, мотнул хмельной головой, нашел губами алые огоньки сосков, и сладко приник к ним… А девчонка, в ужасе безумного падения, оттолкивала его, да так, что он все ближе сливался с ней…

Полина вздохнула, всё это были лишь грезы… и «мобильный» разговор.

МОРГ, КАК ИЗВЕСТНО, НЕ ОБЩЕСТВЕННАЯ ПРИЕМНАЯ

Каждый убийца, вероятно, чей-то хороший знакомый.

Агата Кристи

Василий приободрился, потер зачем-то руки, глянул на пузырек со спиртом. Желание добавить дозу исчезло, и он спрятал его обратно в стеклянный шкаф…

А в это время около здания морга, невесть откуда, появился сутулый, прихрамывающий старичок с палочкой, вида неопрятного, почти бомжеватого… Морг, как известно, не общественная приемная, поэтому вечерний пришелец тут же попал в крепкие руки санитара Женьки.

— Чего тебе надо, старый? Заблудился? — с усмешкой спросил санитар. — Это морг. Помирать собрался? Но у нас без справки сюда не пускают.

— Добрый человек, — заскрипел старик, — мне сказали, сын мой тут у вас лежит, Гришунька мой, непутевый…

На голоса выглянул Малосольный.

— Чего тебе, дед? — спросил патологоанатом.

— Сын мой тут у вас лежит, Гришунька, — плаксиво повторил старик.

— Точно твой? — начальственный тоном произнес Василий. — Ну, пойдем посмотрим…

И старик поковылял за патологоанатом в мертвецкую. Малосольный подошел к столу, на котором лежал пресловутый Гриша, откинул простыню.

— Твой, непутевый? — спросил застывшего за его спиной старика.

Василий не видел, как старик неожиданно нажал на невидимую кнопку на трости, из нее с тихим щелчком выскочило длинное шило.

— Мой! — негромко, но выразительно ответил старик. — Такой же засранец, как и ты!

Патологоанатом резко повернулся.

— Что?!

Василий не успел ничего понять, как старик молниеносно вонзил шило ему прямо в сердце.

Санитар Женька на его счастье ничего этого не видел. Бурча, он вышел на крыльцо, перекурить.

— Достал нас твой Гриша. Второй месяц уже квартирует…

Тихо появившийся плачущий старик сочувствия не вызвал.

— Да, это он, мой, Гришуня, сыночек мой непутевый… Завтра заберу его…

Санитар вздохнул:

— Давай, давно уж пора… предать земле.

Старик поковылял, скрылся за углом больницы, как будто его и не было. Санитар проводил его взглядом, докурил, растоптал окурок, вошел в помещение.

— Василий, слышь, завтра дед обещал забрать жмурика, — деловито сообщил санитар.

Женька прошел дальше, в мертвецкую. Увиденное чуть не лишило его чувств. Он пошатнулся, еле устоял на ногах. На соседнем столе рядом с трупом бомжа Гриши лежал его коллега. На халате со стороны сердца расплывалось красное пятно. Еще более ужаснули аккуратно снятые и положенные на пол ботинки и носки. На пальце ноги Василия висела бирка.

А-а-а! — закричал в ужасе Женька. — На помощь, помогите!

Он кинулся к телу, раскрыл халат. Поняв, что смерть наступила мгновенно, бросился к телефону.

* * *

Телефоном решила воспользоваться и Полина. Она остановила свой «Форд» у больничной проходной, набрала номер Василия, тот самый, по которому звонила не более получаса назад. Странно, но он не отвечал. Повторив безуспешно попытку, она подавила в себе раздражение, сделав скидку на «жуткие обстоятельства», случившиеся у Василия, вышла из машины, привычно показала на проходной удостоверение прокуратуры, действующее безотказно, пошла по знакомой до боли тропе к зданию морга, чтобы за шкирку вытащить захандрившего кавалера.

На входе ее чуть не сбил с ног санитар. Женя только что позвонил в милицию и теперь не знал, что делать и куда бежать.

— А где Василий? — испуганно спросила она, увидев перекошенное от ужаса лицо санитара.

— О боже, боже мой…

— Где Вася, ты можешь сказать…

— Он там, — мотнул головой Женя. — Не ходите туда…

Полина оттолкнула полубесчувственного санитара, предчувствуя ужасное, ворвалась в мертвецкую. Более беспощадной, жестокой и неприкрытой смерти она, женщина сильная и волевая, никогда не видела. Полина почувствовала, будто раскаленный кинжал вонзился в ее обнаженное сердце, она отшатнулась, стала сползать по кафелю стены, черная ночь обвалилась на нее…