Лютер усмехнулся, поднимая бутылку:
— Эйвери меня предупреждал, что вы особенный.
— Эйвери специально восстал из гроба, чтобы тебе это сообщить?
Лютер покачал головой:
— Оставил записку своему преемнику.
— Вот как. — Дэнни взял у него виски. — Ну а что ты думаешь насчет моего дядюшки Эдди?
— Вроде бы тоже славный.
— Ничего подобного, — тихо возразил тот.
Лютер прислонился к машине рядом с Дэнни и повторил вслед за ним:
— Ничего подобного.
— Ты почувствовал, как он возле тебя кружил?
— Еще бы.
— У тебя безупречно чистое прошлое, Лютер?
— По мне, так чистое, как почти у всех.
— Значит, не очень.
Лютер улыбнулся:
— Что верно, то верно.
Дэнни снова передал ему бутылку.
— Мой дядя Эдди… Он понимает людей. Видит человека насквозь. Если не удается расколоть подозреваемого, вызывают моего дядюшку. И он добивается признания. Каждый раз. Правда, он для этого использует любые способы.
Лютер покатал бутылку между ладоней.
— Почему вы мне это говорите?
— Он почуял в тебе что-то, что ему не понравилось, я по его глазам вижу. А мы там, за столом, еще и завели эту шутку слишком далеко. Он подумал, что мы смеемся над ним, а это не очень хорошо.
— Питье отменное. — Лютер отошел от машины. — Никогда раньше не пил из одной бутылки с белым. — Он пожал плечами. — Но пойду-ка я лучше домой.
— Я к тебе не подкапываюсь.
— Ага, не подкапываетесь? — Лютер глянул на него. — Откуда мне знать наверняка?
Дэнни развел руками:
— В этом мире имеет смысл говорить только о двух типах людей — о тех, кто в точности такой, каким кажется, и о противоположных. По-твоему, я из каких?
Лютер чувствовал, как в жилах у него бродит виски.
— Вы из самых странных, каких я только встречал.
Дэнни сделал глоток, посмотрел вверх, на звезды:
— Эдди может следить за тобой год, а то и два. Не пожалеет на это времени, можешь быть уверен. Но когда он решит, что ты в его руках… Он не даст тебе убежать. — Дэнни посмотрел Лютеру в глаза. — Когда Эдди с отцом проделывают свои штуки с мошенниками и бандитами — ладно, я согласен. Но мне совсем не нравится, когда они охотятся на нормальных граждан. Понимаешь?
Лютер сунул руки в карманы: холодало.
— Стало быть, вы к тому, что можете эту охоту остановить, ежели понадобится? — на всякий случай уточнил он.
Дэнни пожал плечами:
— Может быть.
Лютер кивнул:
— А ваш-то какой интерес?
— Мой интерес? — улыбнулся Дэнни.
Лютер обнаружил, что и сам в ответ улыбается.
— В этот мире нет ничего бесплатного, кроме невезения.
— Нора, — произнес Дэнни.
Лютер снова взял у Дэнни бутылку.
— А что с ней такое?
— Хочу знать, как у нее с моим братом.
Лютер глотнул, поглядывая на Дэнни, а потом рассмеялся.
— Что такое? — удивился Дэнни.
— Парень влюблен в девчонку своего брата и еще спрашивает «что».
Лютер все хохотал, не мог остановиться.
Дэнни тоже засмеялся:
— У меня с Норой есть, так сказать, кое-какое общее прошлое.
— Тоже мне новость, — отозвался Лютер. — Даже мой покойный слепой дядюшка это бы заметил.
— Настолько очевидно, да?
— Почти что для всех. Уж не знаю, почему мистер Коннор не видит. Хоть он и много чего не видит, ежели уж речь про нее.
— Верно, не видит.
— А вы просто возьмите да и сделайте ей предложение. Она мигом уцепится.
— Не уцепится, поверь.
— Еще как. Такой случай прошляпить? Черта с два. Это ж любовь.
Дэнни покачал головой:
— Видел ты когда-нибудь, чтобы женщина поступала логично, когда дело касается любви?
— Не-а.
— Ну вот. И я никогда не могу понять, что они думают в ту или эту минуту.
Лютер улыбнулся и помотал головой:
— Сдается мне, у вас и без того с ними все в порядке.
Дэнни поднял бутылку:
— По последнему?
— Не откажусь. — Лютер отхлебнул, вернул бутылку, посмотрел, как Дэнни ее осушил. — Ладно, я просто не стану закрывать глаза и затыкать уши. Годится?
— Уговор. И держи меня в курсе, если Эдди будет на тебя давить.
Лютер протянул руку:
— Идет.
Дэнни обменялся с ним рукопожатием:
— Рад, что мы смогли узнать друг друга получше, Лютер.
— Взаимно, Дэнни.
Лютер перво-наперво проверил, как в доме на Шомат-авеню обстоит дело с протечками. Но с потолков не капало, и сырости на стенах не было. Он ободрал оставшуюся штукатурку и увидел, что досочки под ней, если отнестись к ним без излишней придирчивости, еще вполне сгодятся в работу. То же самое с полами и лестницей. Обычно такой дом, чертовски запущенный, да еще и пострадавший от пожара и воды, первым делом следует выпотрошить. Но с учетом ограниченных финансов и сложности со стройматериалами тут оставалось одно решение — использовать все, что здесь имеется под рукой, вплоть до старых гвоздей. Они с Клейтоном Томсом, служившим у Вагенфельдов, работали у своих южнобостонских хозяев почти в одни и те же часы, и даже выходной им давали в один и тот же день. Как-то раз, после обеда с Иветтой Жидро, бедняга Клейтон согласился подсобить с ремонтом, еще не зная, что его ожидает, так что Лютер получил наконец какого-никакого помощника. Они целый день таскали годное дерево, металл, латунные детали на третий этаж, чтобы на следующей неделе можно было уже начать тянуть водопровод и электричество.
Работенка выпала трудная, чего уж там. Пыль, пот, штукатурка. То отдираешь старые доски руками, то рвешь на себя лапчатый ломик, то выдергиваешь гвозди раздвоенным зубцом молотка. На такой работе плечи немеют, а хребет аж горит. На такой работе человек, бывает, плюхается прямо посреди грязного пола на задницу, свешивает голову к коленям и шепчет: «Ого» — и какое-то время сидит так с закрытыми глазами.
Но Лютер не променял бы эту работу на безделье в доме Коглинов. Ни на что бы не променял. Это была работа, после которой от тебя остается след; даже после того, как сам ты уже уйдешь. Мастерство, как-то раз сказал ему дядюшка Корнелиус, — это то, что бывает, когда встречаются труд и любовь.