«Восемнадцать часов. Вышла из лицея. Болтает с одноклассниками».
В десяти метрах от него Марго смеялась и болтала, потом вытащила из куртки кисет с табаком.
«Ничего хорошего», — подумал Эсперандье.
Слушая болтовню соседей, она, не глядя, свернула себе сигарету.
«Больно уж умело ты это делаешь, — констатировал он. — Значит, вошло в привычку».
Внезапно Венсан почувствовал себя старым развратником, который тайно подглядывает за девчонками у выхода из лицея. Черт побери, Мартен, скверное это дело! Спустя двадцать секунд перед группой подростков затормозил скутер.
Он увидел, как водитель, сняв каску, заговорил напрямую с дочерью его патрона. Она бросила сигарету на тротуар и загасила ее каблуком, потом уселась на заднее сиденье скутера.
Ага…
«Уезжает на скутере с парнем семнадцати-восемнадцати лет. Волосы черные. Явно не лицеист».
Сделать фото Эсперандье не рискнул. Он сидел слишком близко, его могли заметить. Отсюда парень выглядел очень миловидным, черные волосы были подняты наверх экстрасильным гелем. Он надел каску и протянул такую же Марго. Неужели это тот самый юный мерзавец, что наставил ей синяков и разбил сердце? Скутер тронулся с места. Эсперандье выехал из укрытия и двинулся за ним. Парень вел скутер очень быстро… и опасно. Он устроил настоящий слалом между машинами, выписывая немыслимые зигзаги и все время поворачивая голову назад, чтобы прокричать что-то пассажирке.
Придет день, и жизнь тебя так стукнет, дружок…
Дважды Эсперандье их терял, но потом снова обнаруживал, уже немного дальше от себя. Он не хотел включать проблесковый маячок, во-первых, чтобы не привлекать к себе внимания, а во-вторых, его миссия не была официальной, и Венсан не чувствовал себя на службе.
Наконец скутер затормозил возле виллы, окруженной садом и обнесенной высокой, густой живой изгородью. Эсперандье сразу узнал дом, в котором уже бывал вместе с Сервасом. Здесь жила бывшая жена Мартена, Александра, со своим дурнем летчиком.
Следовательно, тут обитала и Марго.
Она слезла со скутера и сняла каску. С минуту она и парень спокойно о чем-то говорили. Марго стояла на краю тротуара, юноша сидел на мотоцикле, и Эсперандье уже решил, что ему больше не удастся скрываться. Он стоял буквально метрах в пяти от них на боковой улочке. К счастью для него, они были слишком увлечены разговором. Эсперандье констатировал, что все спокойно. Никаких криков, угроз, наоборот, веселый смех и согласные кивки. Может, Мартен ошибся? Вдруг ремесло сыщика сделало его параноиком? Дочь Серваса наклонилась и поцеловала парня в обе щеки. Тот нажал на газ, и скутер рванул с места с такой резвостью, что Венсану захотелось вылезти из машины и составить протокол.
Вот черт! Надо же! Венсан решил, что даром потратил два часа, послал своему патрону молчаливое проклятие, потом развернулся и уехал.
Сервас разглядывал фасад дома, стоявшего за деревьями. Белый, импозантный, высокий, с резными деревянными балконами и ставнями в стиле шале на всех этажах. Крашеная крыша завершалась треугольным деревянным фронтоном. Типичная горная архитектура. Дом стоял на склоне, и сад целиком загораживал его от посторонних глаз. В этот затененный деревьями роскошный жилой квартал почти не проникал свет уличных фонарей. Было в доме что-то неуловимо угрожающее. Или просто воображение разыгралось? На ум Сервасу сразу пришли строки из «Падения дома Ашеров» Эдгара По: «Не знаю почему, но при первом взгляде на этот дом невыносимая печаль проникла в мою душу».
Он повернулся к Циглер и спросил:
— Конфьян по-прежнему не отвечает?
Она вынула из кармана телефон и отрицательно покачала головой. Сервас толкнул калитку, и она скрипнула на петлях. Они пошли по аллее, и их следы отпечатывались на снегу, который никто не удосужился расчистить. Сервас взбежал на крыльцо и нажал ручку двери под стеклянным навесом-маркизой. Заперто. Внутри дома — ни огонька. Он обернулся. Внизу расстилался город, рождественские украшения трепетали и переливались как живые. Оттуда доносился шум машин и гудки, а здесь все тонуло в тишине. В высоко расположенном старом жилом квартале царила непостижимая печаль и невыносимый покой буржуа-затворников.
Циглер догнала его на крыльце и поинтересовалась:
— Что будем делать?
Сервас огляделся. Дом стоял на фундаменте из песчаника, в котором по обе стороны крыльца виднелись два подвальных окошка. Пролезть через них было нельзя: их защищали крепкие железные решетки. А вот ставни на окнах первого этажа были открыты. В углу сада, за кустами он заметил маленький домик для инвентаря, похожий на шалаш. Сервас спустился с крыльца и направился к домику. Замка на двери не было. Сервас вошел внутрь. Запах разрыхленной земли, в глубине у стены грабли, лопаты, цветочные ящики, лейка, тачка, лестница… Мартен вернулся к дому с алюминиевой лестницей под мышкой, приставил ее к фасаду и взобрался до уровня окна.
— Что ты хочешь делать?
Не отвечая, он засучил рукав и ударил кулаком в стекло. Это пришлось сделать дважды.
Потом, все так же не опуская рукава, Сервас вынул осколки стекла, просунул руку внутрь, повернул шпингалет и распахнул окно. Он ожидал, что завоет сирена сигнализации, но этого не случилось.
— Ты в курсе, что из-за того, что сейчас сделал, адвокат может аннулировать всю процедуру? — крикнула Циглер, стоя внизу возле лестницы.
— На данный момент самое неотложное — убедиться, что Шаперон жив, а не позволить его приговорить. Скажем, что окно было разбито и мы этим воспользовались…
— Не двигаться!
Они разом обернулись. Чуть ниже по аллее, между двумя пихтами, виднелся ствол ружья, направленный на них.
— Руки вверх! Ни с места!
Вместо того чтобы подчиниться, Сервас сунул руку в карман, достал удостоверение и стал спускаться с лестницы.
— Напрасно стараешься, старина. Полиция.
— С каких это пор полиция проникает в дома граждан со взломом? — спросил человек, опуская ружье.
— С тех самых пор, как ее вынудили это делать, — отозвался Сервас.
— Вы ищете Шаперона? Его нет дома. Уже два дня мэра нигде не видно.
Сервас быстро раскусил, что это за персонаж: самозваный консьерж, столь милый сердцу Сен-Сира. Такие имелись почти на каждой улице. Они вмешивались в жизнь соседей только лишь потому, что те поселились рядом с ними. По этой причине подобные личности присваивали себе право следить, заглядывать за изгородь и шпионить, особенно если объект был, с их точки зрения, подозрителен. В разряд таковых у самозваных консьержей обычно попадали гомосексуальные пары, матери-одиночки, робкие и скрытные старые холостяки, а главное, те, кто их в упор не замечал и не разделял навязчивых идей. Они бывают весьма полезны при опросах соседей. Сам же Сервас испытывал к этому типу людей глубокое презрение.