– Царства ей небесного! —
поддержал я товарища.
– Мда, старуха была
Божий одуванчик!
Ни о ком
плохого слова не скажет!
Ела незаметно, как птичка,
зовешь к столу —
«Я потом, опосля всех»,
все дни проводила в работе —
не дай Бог занемочь и слечь!
Всё жила —
боялась, померев,
причинить другим неудобство,
все опасалась распухнуть и посинеть!
Как истинная дама,
боялась плохо выглядеть!
Тревожилась лежать
и распостранять трупную вонь!
И ты знаешь, все сбылось,
как она хотела:
умерла «на ногах»,
так тихо ойкнула
и отдала Богу душу!
Смотришь на нее,
румянец разлился по щекам,
даже морщины разгладились,
лежит, будто спит крепко…
Я стоял,
силился взять ее руку в свою,
но страшно как-то стало,
побоялся не ощутить тепла ее рук.
А на руке, представляешь,
следы синей краски —
это батя скамейку
перед домом красил.
А ты представляешь
она в церковь ходила,
священика Михаила все хвалила,
как он службу ведет!
А этот Михаил
приехал ее отпевать уже «под мухой»!
Боже, да гореть ему в аду,
пьяной скотине! —
не унимался приятель,
пуская дым от папиросы
в чуть приподнятую пыльную «завесу»
стекла автомобиля.
Я молчал,
только перекатывал во рту
виноградное вино
аромата яблок белого налива,
который в Ленинграде величают
«винным»,
а в Поволжье
и вовсе кличут «пудовщиной».
– Вот и не осталось ничего.
Вот и не осталось ничего —
а лето пахнет солнцем. —
подпевал приятель звучавшему по радио
искристо-багряному голосу [24 - Из песни Д. Арбениной «Солнце».].
Боюсь, что кое-что осталось.
Оно даёт о себе знать
покалыванием слева!
А ещё шелковая нитка
от твоих бисерных бус,
лежащая на подоконнике…
Кто-то уже успел отдать дань некрологу.
* * *
Вдруг я увидел
очертание знакомого силуэта,
который мелькнул
около моего обшарпанного подъезда —
это была она, Ленка!
Она искала меня везде и всюду!
А я и не прятался вовсе,
просто превратился
в некоего хамелеона,
который сливается
с окружающим миром
и живет по принципу:
если он не захочет,
то его и не увидят вовсе!
Ведь за эти несколько месяцев
я совершенно выбился из сил!
Я устал от всех,
от нее, от себя,
от этих вечных телефонных звонков!
Мне постоянно снилось море,
то спокойное аквамариново-голубое,
то мрачное обсидианово-черное.
Мерещился запах морской соли
обжигающий мои ноздри
хуже любого уксуса.
Я даже перестал употреблять
эту специю в пищу,
потому что она вызывала
лишь тошноту и горечь во рту.
Теперь все моря представляются
мне кладбищами.
Ленка, посмаковав мятную сигарку,
постояла немного у подъезда
и удалилась.
Уходила она, оглядываясь,
боялась, что я неожиданно появлюсь
на горизонте,
а она упустит этот момент.
Как будто от этого момента
что-то зависело,
казалось, что зависело!
Я уже не мог ничего изменить,
потому что дальнейшее
наше нахождение рядом
грозило
общей глобальной катастрофой!
* * *
Почему нельзя
стереть память?
Сшил губы суровым нитками,
чтобы не закричать!
Боль краповая, как береты,
уходящая в серый.
Я не помню, какими —<
> нежными или грубыми – были твои руки?
Твоя весна принесла мне
лишь опавшие лепестки,
белые, как снег на полях.
Твоя любовь —
тлеющую головешку
вместо сердца!
* * *
Ты окликнула меня по имени —
я обернулся.
Ты стояла
закутанная в черный
кашемировый шарф,
на изъеденных губах
лоскутками висела
нежно-розовая помада твоей сестры.
С одной стороны,
тебе это жутко не шло,
с другой —
было настолько родным
и казалось таким умильным,
что рвало мое сердце в клочья.
Весенний,
но все еще морозный воздух
расщеплял твой запах на молекулы.
До меня долетали
только отголоски свежего,
кристально-чистого,
насыщенно-цветочного,
влажного аромата «лилейной воды».
От этого воздух становился
еще более весенним!
Мне так хотелось обнять тебя
и ощутить эти нежные губы