Мне согре… согреться бы!
Мысли клубами путаются в клубки.
Крысы, крысы, кругом крысы!
Они меня окружили!
Да они же меня сожрут!
Скора…. скорая! Как же это?! А!
Непослушные пальцы
набирают короткий номер.
В трубке звучит приветливый голос:
– Назовите адрес,
фамилию, возраст, что вас беспокоит?
– Адрес… адрес…
Не помню, не знаю! Я же у-ми-раю! —
спотыкается о слова Ленка.
На другом конце провода:
– Алло, алло, девушка,
я вас не понимаю! —
пытается разобраться в чем тут дело голос из трубки.
Короткие гудки
врезаются прямо в мозг.
– Ммм, я умираю,
а она про адрес какой-то!
Так, спокойно!
Спасение утопающих —
дело рук самих утопающих! —
говорит она сама себе.
Стоп-кадр: Питер,
над ее головой
раскинулась
«шевчуковская» белая ночь.
Кто-то «пилит» на скрипке,
кто-то блюет в подворотнях.
Не дожить, не допеть,
не дает этот город уснуть
И забыть те мечты,
чью помаду не стер на щеке
В эту белую ночь
твои люди, шаги, как враги,
В обнаженную ночь
твоя медная речь – острый меч
В эту белую ночь,
да в темные времена
как ты там,
за чертой, где-то там в тишине,
Заболел я душой,
что вернулась ко мне
эта белая ночь,
без одежд ждет и просит любви
Эта голая ночь,
пропаду я в объятьях ее, не зови
в эту белую ночь,
да в темные времена [20 - Ю. Шевчук «Белая ночь»]
* * *
«За то, что она была
слишком чувствительна», —
листаю я
страницы журнала искусств,
внимательно рассматривая
причуды Франсиско Гойя [21 - «Por qué fué sensible» из серии офортов художника Франсиско Гойя.].
Убейте меня за то,
что я был слишком чувствителен!
Любой проходящий
может смело бросить
в меня камень и плюнуть в лицо!
Не испытывайте ко мне сочувствия,
питайте жалость!
Я бы сам себя изжил,
но самоубийство – это грех!
Я запутался в именах,
как в окончаниях слов.
Твой запах остался на моих руках.
Ты пахнешь «лилейной водой» —
нежным розовым лотосом.
Кто ты мне?
Просто любовница?
Или все-таки любимая?
Кого из этих
двух барышень я люблю?
Покладистую Еву
или страстную Лилит?
И Бог, видя одиночество Адама,
сказал сам себе:
«Нужно создать для Адама нежную подругу,
дабы человек вкушал отрады рая
не в одиночестве».
И поймал устремленное ввысь пламя
и из его зыбких, порхающих языков
сотворил первую женщину – Лилит.
И, посмотрев на свое создание,
восхищенно сказал: «Добра, ибо прекрасна».
И подозвал к себе Адама.
Вложил маленькую руку Лилит
в ладонь прачеловека…
Но Лилит оказалась самовлюбленной
и строптивой.
* * *
И внял господь стенаниям Адама
и преисполнился к нему жалостью,
размышлял о том,
что невозможен союз
устремленного ввысь огня
со льнущей в земле перстью.
И погрузил он Адама в сон
и из ребра его
создал ему новую подругу – Еву,
чтоб по происхождению своему
была бы Адаму покорна,
могла бы любить только его
и умела бы утешать его.
И отверз очи свои Адам
и увидел рядом с собою
новую подругу,
не столь совершенную
и огненно-прекрасную,
как Лилит,
но тоже прекрасную —
и прекрасную по-человечески,
наделенную душой человеческой.
И подошла Ева к Адаму,
и положила голову ему на плечо,
и нежно ему улыбнулась,
устремляя преданный взор
в ответ на грустный,
мечтательный взор Адама [22 - Из произведения Аветика Исаакяна «Лилит»].
В минуту осекаюсь,
одну точно любил…
Если бы я знал,
что мы больше ни разу не свидимся,
я не выпустил бы твою руку из своей!
Это ностальгия по той осени,
которая нам не была дана!
Она, как вино красное сухое
с легкой пасленовой горечью,
сгустком бордовым
течет через горло.
В моем сердце,
как и в сердце Кая,
застряли осколки зеркала.
Закончен бал, погасли свечи.
Дворник сметает конфетти
и блёстки с паркета асфальта.
Вчера лежал на пряной осенней листве,
у подножия таврических тополей.
О чем я думал?
Да ни о чем!
В моей голове пустота.
Молчание мысли.
Когда стоишь на рубеже,
когда уже невозможно
ничего вернуть,
хочется довольно странных вещей: