— Но, разумеется, бывают исключения. И ты — одно из них, друг мой. Мало кто умеет так прохаживаться в холле отеля, подносить огня даме или заказывать вино у сомелье, как это делаешь ты. Я, по крайней мере, редко встречала такое. А ведь родилась в ту пору, когда Санкт-Петербург еще не был Ленинградом. Так что поверь, кое-что видела.
Макс сделал несколько по-охотничьи осторожных шагов по гостиной. Хотя сама вилла была выстроена в типичном стиле начала века, внутреннее ее убранство, как предписывали требования новейшей моды, отличалось аскетической простотой и функциональностью — прямые, отчетливые линии, голые стены, лишь кое-где украшенные модернистскими полотнами, мебель из стали, полированного дерева, кожи и стекла. Живые глаза бывшего жиголо, ставшие в силу его профессионального ловкачества особенно цепкими и острыми, зорко, не упуская ни единой подробности, оглядывали и место действия, и действующих лиц. Вечерние туалеты, драгоценности, украшения, разговоры. Табачный дым. Остановившись между гостиной и вестибюлем якобы для того, чтобы достать сигарету, он бегло оглядел лестницу, ведшую на второй этаж. Он изучил план дома и знал, что там располагаются библиотека и кабинет, где работал Томас, когда наезжал в Ниццу. Определить местоположение библиотеки труда не составило: за полуоткрытой дверью золотились в глубине комнаты книжные корешки. Держа в руке портсигар, он сделал еще несколько шагов и снова остановился — на этот раз будто бы желая повнимательней рассмотреть пятерых музыкантов, которые в окружении кадок и горшков с цветами, неподалеку от стеклянной двери в сад играли нежный свинг «I Can’t Get Started». Прислонившись к двери библиотеки рядом с французской парой, о чем-то негромко спорившей, — женщина была белокура и хороша собой, с чересчур ярко подведенными глазами, — он наконец вытащил и прикурил сигарету и, заглянув внутрь, увидел дверь в кабинет, по сведениям итальянцев, неизменно запертый на ключ. Да, проникнуть будет нетрудно, заключил он. Второй этаж, и окна без решеток. Вмурованный в стену сейф находится в шкафу с раздвижными дверцами, возле окна. Возможный путь. Один из двух. А второй — застекленная дверь на террасу, неподалеку от которой устроились музыканты. Алмазный резец для стекла или отвертка для окна, отмычка для дверного замка. Час работы, немного везения — и дело будет сделано.
Макс спохватился, что слишком долго стоит здесь, в вестибюле, один, а это не вполне удобно. Затянулся, оглядываясь по сторонам с самым беззаботным видом. Входили последние припозднившиеся гости. Он уже кое с кем познакомился, обменялся приличествующими случаю улыбками и любезностями. После ужина иные решатся потанцевать, и хотя обычно это открывало Максу широкие возможности (особенно в отношении замужних дам: неурядицы в супружеской жизни, случавшиеся едва ли не у каждой, укатывали ему дорожку и облегчали беседу), сегодня вечером он решил не вступать на эту зыбкую почву. Ни к чему было привлекать к себе внимание. Совершенно ни к чему, не время и не место — на кону стояло слишком многое. Тем не менее он время от времени ловил на себе любопытные взгляды. Донеслось приглушенное: «А кто этот красавчик…» и прочее в том же роде. Максу было тридцать пять лет, и пятнадцать из них он занимался истолкованием таких взглядов. Его присутствие здесь всеми было объяснено как не вполне явная liason [47] с Асей Шварценберг, и это прекрасно вписывалось в рамки общепринятых приличий. Он решил подойти к группе гостей — дама и один из мужчин сидели на кожаном, со стальными ножками диване, а другой стоял рядом. В самом начале вечера Макс успел переброситься несколькими шутливыми словами с этим грузноватым, очень коротко стриженным человеком с пшеничными усами и получить от него визитную карточку, где было написано: «Эрнесто Келлер, вице-консул Чили в Ницце». Знакома ему была и дама. Актриса, кажется, припоминал он сейчас. Тоже испанка. Красивая и серьезная. Кончита что-то там. Монтеагудо вроде бы. Или Монтенегро. Еще не тронувшись с места, в большом овальном зеркале над узким стеклянным столиком он увидел себя — ослепительную белизну платка в нагрудном кармане сорочки меж атласно лоснящихся отворотов, крахмальных манжет, на точно выверенные полдюйма выпущенных из рукавов приталенного смокинга; свою правую руку, небрежно заложенную в карман брюк, и левую, державшую дымящуюся сигарету на весу так, что на запястье виднелась полоска браслета и краешек золотых плоских часов «Патек Филипп» за восемь тысяч франков. Потом оглядел свои лакированные туфли, попиравшие крупные коричнево-белые ромбы ковра, и подумал о капрале Долгоруком-Багратионе. И о том, что́ между двумя бокалами коньяка сказал бы его друг, увидев его при таком параде. Долгий, долгий путь прошел мальчуган, игравший на берегу Риачуэло в Буэнос-Айресе, солдат с винтовкой, бежавший среди трупов по прокаленному склону Монт-Аррюи, прежде чем под ноги ему лег этот ковер, что устилал полы виллы на Лазурном Берегу. Но осталось еще преодолеть нелегкий отрезок пути до двери кабинета, непроницаемо, как Судьба, ожидавшей в глубине библиотеки. Макс коротко вдохнул точно отмеренную порцию дыма, думая меж тем, что на иных дорогах опасные случайности подстерегают человека всегда, — и воспоминание о Фито Мостасе, наложившись на всплывшие в памяти лица итальянцев, вновь всколыхнуло улегшееся было беспокойство. Еще он подумал, что счастливым можно счесть лишь тот день, когда, погружаясь в тревожный и зыбкий сон, понимаешь, что сумел пережить его и оставить позади.
В этот миг откуда-то совсем близко повеяло нежными духами. «Arpège» — скорее угадал, чем узнал Макс. И, обернувшись — со времен Буэнос-Айреса минуло девять лет, — увидел рядом с собой Мечу Инсунсу.
— Все еще отдаешь предпочтение турецкому табаку? — заметила она.
Во взгляде Мечи было больше любопытства, чем удивления, словно она пыталась пригнать на место и собрать воедино разбросанные частицы целого — отлично скроенный смокинг, черты лица. Те же отблески электрического света, что, казалось, повисли у нее на ресницах, скользили по атласному вечернему платью цвета мрамора, обрисовывавшему плечи и бедра, по обнаженным рукам, по желобку между лопаток, видному в глубоком вырезе.
— Ты здесь, Макс?
Она произнесла это после секундного молчания. И это был не вопрос, а констатация факта со вполне очевидным значением — делать ему на вилле было абсолютно нечего, и, стало быть, появиться он тут не мог ни под каким видом. Самая замысловатая жизненная траектория естественным порядком не могла бы привести человека, с которым Меча Инсунса познакомилась на борту лайнера «Кап Полоний», в этот дом.
— Отвечай… Что ты здесь делаешь?
В ее настойчивом тоне появились жесткие нотки. Макс, после первоначального ошеломления и мгновенного приступа паники постепенно обретавший хладнокровие, понял, что, если промолчит, совершит ошибку. Подавив желание отступить и сжаться — так, вероятно, поступает устрица, когда на нее выжимают лимон, — он встретил глазами двойной медовый отблеск и попытался оправдать все одной улыбкой.