Однако настоящей причиной была леди Памела Ледженд. Мать Присциллы, отказавшись от роли femme fatale, объявилась невесть откуда, полная решимости исполнить новую роль жены и матери. Никто толком не знал, в чем причина такой перемены, но, по общему мнению, здесь так или иначе были замешаны деньги. То ли деньги были у Тони, и ей пришлось вернуться, потому что она осталась на мели, то ли деньги были у нее, и она купила на них право вернуться в семейный круг. Однако все соглашались, что без денег не обошлось.
В тот вечер в воздухе пахло опасностью. Улицы заполнились народом — необычайная толчея, плакаты и знамена — все с протестами против казни Сакко и Ванцетти. Спустился теплый туман, предвещающий дождь. Слухи плыли над раскаленным городом, электризуя и без того напряженную атмосферу.
Собрание было поистине ослепительным. Многие женщины явились в длинных платьях, а большинство мужчин — в вечерних костюмах, и огни горели ярко, и все они, казалось, парят внутри огромного, хрупкого, радужного пузыря. Эсми Худ выглядела особенно утонченной, едва ли не заморенной голодом: огромные глаза обведены черным, кожа бледная как пергамент. Она цеплялась за локоть суровой испанки Кармен. Худ тоже порой появлялся рядом с женой, однако та его не замечала. Годвин пришел к выводу, что Эсми Худ действительно больна, возможно смертельно. Леди Памела оказалась совершенно иной: маленькая женщина с большим ртом, с оттопыренной нижней губой. Те же карие глаза и прямой взгляд, что у Присциллы, коротко подстриженные темные волосы блестят, как полированные. Она была очень подвижной, очень обаятельной, очаровательно внимательной. Она мгновенно нашла общий язык с Годвином, поблагодарив его за благотворное влияние на ее дочь.
— Наконец-то она нашла человека, с которым можно поговорить о книгах и писателях. Девочка развита не по годам, а мы с Тони буквально невежды. Сельское воспитание, знаете ли. Мы получаем невежество по наследству и не расстаемся с ним до смертного часа.
Ее бриллианты искрились на свету, как и ее чудесный смех.
Годвин попробовал представить, каково было Присцилле в ту ночь, когда ее мать уходила с Марком, кузен он там или нет, а Тони орал ей вслед в тишину бельгрейвской ночи. Как это люди могут снова встречаться после такого разрыва? Для Годвина это было непостижимо, как обычаи чужой страны. А ведь он писатель: внезапный успех, деньги в банке… Из всех, кого он встречал в то парижское лето, именно леди Памела заронила в нем чувство неуверенности в себе, заставив его усомниться в обретенной опытности. Леди Памела, в которой, как он отчетливо сознавал, он ни черта не понимал.
Играла Присцилла прекрасно. Потрясающе. Она остановилась у подножия лестницы, приветствовав гостей летящей улыбкой, и тут же растворилась в музыке. На пианино ей аккомпанировал молодой человек, похожий на ожившего д’Артаньяна. Программа была романтической: Чайковский, Паганини, еще что-то, полное тоски. Когда выступление окончилось, Свейну пришлось напомнить Годвину, что надо закрыть рот. Он и не догадывался, что кто-то способен совершить то, что сделала только что Присцилла Дьюбриттен.
Свейн ухмыльнулся ему.
— Да, ничего себе ребенок. — Он захихикал. — Посмотрели бы вы на себя! Расслабьтесь. Малышка — скрипачка.
Ее учительница, пожилая женщина в черном платье со стоячим воротником по моде прошлого века, с камеей на бархотке и с белыми усиками, сказала:
— Она играет так, словно прожила очень долгую жизнь и так много повидала и все же без остатка прощает жизнь и судьбу. Она как будто понимает жизнь… Иногда мне страшно за нее. Быть может, ей уже никогда не быть такой мудрой, как сейчас, бедняжке.
Присцилла отыскала среди гостей Годвина и всего на минуту задержалась рядом. Огромные влажные глаза ее сияли. Оба молчали. Он обнял ее и прижал к себе, а когда она отстранилась, пальцами вытер слезы с ее лица. Он не представлял, что она могла чувствовать, знал только, что ему никогда не знать этих чувств иначе как отраженными в ней в ту ночь. А потом она исчезла, праздник подхватил ее и унес к отцу, к матери, к бесчисленным знакомым, и Роджер был уверен, что никогда ему больше не бывать с ней наедине, никогда целиком не завладеть ее вниманием.
Клайду надо было уходить рано, вскоре после выступления Присциллы, потому что в клубе все места были расписаны заранее, к тому же ожидались люди со студии. Он весь взмок, пот лил в три ручья, и глаза подернулись красными жилками. Годвин с некоторым беспокойством искал глазами Клотильду, которая опять задерживалась из-за клиента. Она нехотя согласилась на свидание, поклявшись, что кончает с «этой жизнью». Ее пение одобрили в модном ночном клубе на Правом берегу: если ее возьмут, она сможет бросить все это. Тут ему на плечо легла горячая рука Клайда, и Годвин почувствовал сладкий, нездоровый запашок абсента. Клайд настойчиво потянул его за собой.
— Идем, дружище, пойдем со мной. Разбитое сердце, проклятье, теперь-то я понимаю мою матушку. Так она говорила… «Мое сердце разбито, Клайд, сердце разбито». Да, теперь-то я ее понял.
В паре кварталов от огороженного стеной сада Клайд вдруг зарыдал и прислонился к дереву.
— Я не в форме, парень, ты же знаешь… Она для меня как кровь, я жить без нее не могу, тут уж ничего не поделаешь, и… и… знаешь, все, что Клотильда делала для тебя… Ну, всему этому научил Клотильду я. Ты хоть понимаешь, что это делает с человеком? С такой девочкой, как Присси… О черт…
Он хлюпнул носом и провел большой ладонью по взъерошенным волосам, безнадежно пытаясь пригладить их.
— Что мне делать, приятель? Я не могу от нее отказаться…
— Да в чем дело? Она возвращается в школу?
— Это бы я перенес, нашел бы способ…
Он втянул в грудь влажный теплый воздух. Гремел гром, горячие молнии очерчивали на небе силуэты крыш.
— Я бы все равно с ней встречался, никакая школа не сумела бы нас с ней разделить. Нет, дело во мне… Мне предложили чертову уйму денег за поездку в Нью-Йорк. Обещали переименовать «Сад на крыше» в отеле «Кливленд» и их клуб тоже… в «Толедо-клуб Клайда»: думают, это остроумно. Большущий отель, дружище, на Лексингтон… Уйма денег, пластинки, все, чего душа пожелает… Кроме Присси. Мне одно остается.
Он подтянулся, оправил смокинг, вытер лицо нелепым красным платком.
Годвину пришлось спросить, потому что сам он не представлял, что тут можно сделать:
— И что ты можешь сделать?
— Я хочу взять ее с собой!
— Сциллу? — Годвин был ошеломлен и не сумел этого скрыть. — Сциллу — в Нью-Йорк? Клайд, ей же всего четырнадцать! И она не босоногая девчонка из Озарка. Как ты собираешься это провернуть?
Клайд покачал головой:
— Что-нибудь придумаю. Черт, можно похитить… только вот Худ, представляю, что он со мной сделает. Выследит и убьет, в этом ублюдке сидит убийца, не говори, что ты этого не видишь, дружище…
— Клайд, ничего не выйдет. Не поедет она с тобой в Нью-Йорк. Слушай, ты с ней-то поговорил? Надо поговорить, ты должен знать, что она думает. И Худ не единственное препятствие. Следовало бы побеспокоиться и насчет Тони, а уж леди Памела… Помоги тебе бог, если она станет твоим врагом.